Просторный человек

А тут начинается борьба: заявление в соответствующие организации, заметка в газету — все это, разумеется, по распоряжению самого ФЕИ, который точно знает, когда и что надо делать.

Или другое:

Стало известно, что врач М. в больнице № получает за операцию от родственников больного…

Или:

При распределении квартир в новом доме оказалось…

Да, увлекательные задачи! И сложные. Потому что ни одного врача не спросишь, а не хапанул ли он, шалун такой, за операцию; и как бы он резал, если бы не хапанул, — хуже, что ли?

И ни один «распределитель квартир» не сознается, что допустил недозволенное нечто. Или там директор магазина. Верно ведь? А ты вот поди дознайся.

ФЕЯ, плотно сидя за столом, выслушивает своих инспекторов. Они изредка заглядывают в записи, но чаще — помнят и так. Болит в них это, как не помнить! Иногда они приносят что-то вроде докладных от своих «подопечных» — объяснительные записки, расчеты…

— Не берите письменных объяснений! — отдергивает руки ФЕЯ. — Это подмена!

— Но ведь надо же знать, что объектом № задание НЕ выполнено, потому что не прислали материал со склада №№, а склад №№ НЕ — потому что база №№№ тоже НЕ — а те…

— Вот этим и займемся. — И ФЕЯ вздыхает задумчиво: — Есть такая… как бы… ну песенка или сказочка про лозу. Если не запамятовал… В общем, она, лоза эта, не хочет покачать воробышка. А почему не хочет? От безнаказанности. Потому что коза не идет ее щипать, а волк не гонится за козой, а человек — за волком… Неподвижность. Незаведенная машина. Но вот завелось: охотник гонится за волком, волк — за козой, коза — за лозой, лоза затрепетала, закачалась, и воробышек рад.

— Страхом завели? — поинтересовался человек в темных очках — Вадим Клавдиевич.

— Неважно чем, — отозвался ФЕЯ. — Был бы воробышек доволен.

Вот он каких мыслей, Федор Евдокимович. Он хочет, хочет блага. И потому кое-что удается. Не как в этой сказке, разумеется. Не буквально. Впрочем, может, все и без ФЕИ состоялось бы. Разве это он заводит вселенную?

* * *

В тот раз, помнится, я[4] сидела рядом с Асей и удивлялась, что она плохо слушает. А потом уж поняла, почему — когда она повернулась ко мне.

— Во-первых, Анна Сергеевна, он прикидывается не тем, что есть.

Я ни секундочки не сомневалась, что это — не о ФЕЕ.

У Аси вытянутое лицо европеянки и узкие монгольские глаза. Она моложе меня. Однако нас часто путают: общность типажа, освещение, грим.

Ей нравится Вадим Клавдиевич. Как, впрочем, и мне. Вот о нем-то и разговор:

— И темные очки носит потому. Я уверена — у него прекрасное зрение!

— Ася, а во-вторых?

— Во-вторых?.. — Она смущается и косит на меня веселым глазом. Ей, видимо, хочется обсудить вопрос. А мне — нет. Не хочется. Потому что я и сама способна разобраться, кто есть кто.

Человек этот (Вадим Клавдиевич) красив грубоватой мужской красотой, порывист и одновременно мягок в движениях, чрезвычайно вежлив. И странен, по-моему. Даже отчество… Я сначала подумала, что он — военный сирота. Остался мальчик один на свете.

— Как зовут?

— Вадим.

— И фамилию знаешь?

— А́церов.

— Молодец. А как папу зовут?

Молчит. Хорошенький этакий пацан — сама доверчивость.

— Не знаешь? Ну, а маму?

— Маму — Клава.

Вот и стал он — Клавдиевич. Однако, все это вовсе не так. Я часто надумываю, чего и нет совсем. Отец его, я узнала позже, был потомственным врачом, человеком известным и уважаемым. На фронте заведовал госпиталем, много оперировал, был удачлив. Потом его отозвали, потому что лечил кого-то из большого начальства, и оказался нужен в Москве. Прадед Вадима звался Клавдий, и если у нашего Клавдиевича есть или будет сын, то имя его заранее известно. Таков этот род, пытающийся обвиться вокруг времени традицией, — ну вот хотя бы имя, которое должно мелькать и напоминать о качестве человеческом и рабочем — так сказать, о фирме. Род Клавдиевичей. Очень как-то все несовременно и странно. И потом, эти темные очки… ведь он не снимает их никогда. И от этого кажется, будто за ними идет другая жизнь. Из-за этих очков я не видела, как он впервые глянул на Асю. Тогда еще, когда она только появилась. А это нужно было видеть, потому что первое впечатление — оно иногда решает. Впрочем, что я? Мне-то зачем? Я ведь не претендую. Хотя странное чувство нашей с ней несовместимости при полной взаимной симпатии, даже притяжении, посещает меня очень часто.