Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

Шахтер, как говорили, «спускался в забой, как в открытую могилу, не зная, когда она будет засыпана»… Лишенные кожухов передаточные валы калечили и убивали рабочих в их просторных фартуках… Сегодняшние цирковые акробаты и летчики-испытатели подвергаются меньшей опасности, чем тормозные кондукторы былых времен, чья работа требовала рискованных прыжков между вихляющими товарными вагонами по свистку локомотива… Внезапная смерть… угрожала и сцепщикам вагонов, которые беспрестанно рисковали лишиться руки или пальцев из-за примитивных сцепных механизмов… И всякий раз, когда рабочий падал с лесов, когда его калечила циркулярная пила, пришибал брус или заваливало в забое, это считалось его «личным невезением»[550]

.

«Невезение» было удобным оправданием для работодателей, и до недавних пор идея «невезения» была частью всеобщего фатализма по поводу несчастных случаев со смертельным исходом, вина за которые возлагалась на судьбу или божий промысел. (Сегодня инженеры по технике безопасности и работники системы общественного здоровья даже не используют словосочетание «несчастный случай», чтобы избежать отсылок к капризам судьбы; его заменил профессиональный термин «непреднамеренная травма».) Первые меры безопасности и страховые полисы, появившиеся в XVIII и XIX веках, защищали собственность, а не людей. Когда во время промышленной революции рост частоты смертей и увечий стало уже невозможно игнорировать, его начали списывать со счета как «цену прогресса» – в соответствии с негуманистическим определением прогресса, не учитывающим благополучие человека. Начальник железнодорожной дистанции, оправдывая свой отказ возвести крышу над погрузочной платформой, говорил: «Люди дешевле черепицы… Там снаружи очередь стоит, ожидая, когда кто-нибудь отсеется»[551]

. Бесчеловечная поступь промышленного производства увековечена во многих символах нашей культуры, среди которых герой Чарли Чаплина у сборочного конвейера в фильме «Новые времена» и Люсиль Болл на шоколадной фабрике в телесериале «Я люблю Люси».

Рабочие места начали меняться в конце XIX века, когда возникли первые профсоюзы, проблема безопасности труда привлекла внимание журналистов, а правительственные агентства принялись подсчитывать число жертв[552]

. Рассуждая о смертельной опасности, которой подвергались железнодорожные рабочие, Беттман опирался не только на фотографии: в 1890 году смертность на рабочем месте среди железнодорожников достигала шокирующего уровня в 852 человека на каждые 100 000, что составляло почти 1 % в год. Кровопролитие поутихло в 1893 году, с принятием конгрессом США закона, обязывающего оснастить все грузовые составы пневматическими тормозами и автосцепкой. Это был первый федеральный акт, направленный на повышение безопасности труда.

В первые десятилетия XX века, в эру прогрессизма, меры по обеспечению безопасности труда распространились и на другие профессии. Случилось это во многом благодаря неустанной агитации со стороны реформаторов и профсоюзов; помогли и разоблачительные выступления журналистов и писателей вроде Эптона Синклера[553]

. Самой эффективной реформой стало простое нововведение, позаимствованное из Европы: ответственность работодателей и компенсации работникам. Раньше сам пострадавший или его родственники должны были судиться, чтобы получить хоть какие-то деньги, – часто безуспешно. Теперь работодателей обязали выплачивать компенсацию заранее установленного размера. Изменение было на руку не только работникам, но и управленцам: планировать затраты и договариваться с пострадавшими стало проще. Что важнее всего, изменение привело к возникновению общности интересов менеджмента и рабочего класса: и те и другие – как и страховые компании, и правительственные агентства, гарантировавшие выплату компенсаций, – были теперь заинтересованы в том, чтобы рабочие места стали безопаснее. Компании организовывали комиссии и отделы по безопасности труда, нанимали инженеров по технике безопасности, вводили множество защитных мер: иногда по экономическим или гуманным мотивам, иногда в ответ на возмущение общественности после какой-нибудь нашумевшей катастрофы, часто – под давлением судебных исков и правительственных регламентов. Результаты видны как на ладони на рис. 12–7[554].