Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

МИККИ: Слушай, ты же стареешь, так? Ты не боишься смерти?

ОТЕЦ: Почему я должен бояться?

МИККИ: Да потому, что ты перестанешь существовать!

ОТЕЦ: И что?

МИККИ: Эта мысль тебя не пугает?

ОТЕЦ: Да кто думает о такой ерунде? Сейчас я жив, а когда умру, тогда умру.

МИККИ: Я не понимаю. Ты не боишься?

ОТЕЦ: Чего? Я же ничего не буду чувствовать.

МИККИ: Да, я знаю. Но никогда больше не быть живым!

ОТЕЦ: С чего ты это взял?

МИККИ: Ну, надежды явно немного.

ОТЕЦ: Кто знает? Я или буду, или нет. Если буду, разберусь на месте. И я не собираюсь сейчас переживать из-за того, что будет, если меня не будет.

МАТЬ (ЗА КАДРОМ): Но ведь есть же Бог, дурень! Ты что, не веришь в Бога?

МИККИ: Но, если Бог есть, почему тогда в мире столько зла? Ну вот даже на самом элементарном уровне. Почему тогда были нацисты?

МАТЬ: Скажи ему, Макс.

ОТЕЦ: Откуда мне, черт побери, знать, почему были нацисты? Я даже не знаю, как работает консервный нож![840]

К тому же люди утратили утешительную веру в благородство общественных институтов. Историк Уильям О’Нил озаглавил свой рассказ о детстве беби-бумеров «Америка на пике: годы уверенности, 1945–1960» (American High: The Years of Confidence, 1945–1960). В ту пору казалось, что все идет как надо. Чадящие трубы выступали символом процветания. У Америки была миссия: распространить демократию по всему миру. Атомная бомба считалась доказательством изобретательности американского ума. Женщины купались в семейном счастье, а негры знали свое место. Хотя в тот период в Америке действительно было много хорошего (высокие темпы экономического роста, низкий уровень преступности и прочих социальных проблем), сегодня тогдашний мир кажется нам наивным. Возможно, не является совпадением, что две большие группы, не ощущающие себя достаточно счастливыми, – американцы и беби-бумеры – столкнулись с самыми серьезными разочарованиями в 1960-е годы. Оглядываясь назад, мы ясно видим, что проблемы окружающей среды, угрозу ядерной войны, провалы американской внешней политики, расовое и гендерное неравенство невозможно было игнорировать бесконечно. Даже если эти проблемы заставляют нас больше тревожиться, отдавать себе отчет в их существовании – это нравственное преимущество.

Постепенно осознавая нашу коллективную ответственность, каждый из нас добавляет к личному списку забот еще и порцию общемировых. Еще одна зарисовка тревожности конца XX века, фильм «Секс, ложь и видео» (1989), начинается со сцены, в которой героиня из поколения беби-бумеров делится своими экзистенциальными тревогами с психотерапевтом:

Мусор. Я всю неделю думала только о мусоре. Никак не могла перестать. В общем… Я действительно переживаю, что делать со всем этим мусором. Понимаете, его же так много. Вы в курсе? Однажды нам просто негде будет его держать. Последний раз я так себя чувствовала, когда та баржа, помните, плавала вокруг острова, и никто ее не пускал.

Слова «та баржа» отсылают к медиаскандалу 1987 года по поводу судна с тремя тысячами тонн нью-йоркского мусора, которое отказывались разгружать свалки по всему Атлантическому побережью США. И сцену эту никак не назовешь надуманной: эксперимент, в ходе которого зрителям демонстрировали одни и те же новости, поданные с разной интонацией, показал, что «участники, которые смотрели сводки с комментарием в негативном ключе, жаловались на тревожность и плохое настроение, а также были склонны преувеличивать свои личные проблемы»[841]. С момента премьеры этого фильма прошло тридцать лет, но я подозреваю, что многие психотерапевты и сегодня выслушивают, как пациенты делятся своими страхами по поводу терроризма, неравенства доходов и глобального потепления.