Противостояние

Там, в наполненной ревом Шилок и перекрывающим его матом спецназовцев, в исполосованной трассерами и рассеченной взрывами ночи родилось зло. Те, кто штурмовал дворец Амина не желали этого — но сами того не желая, выпустили его на свет, ибо где концентрация страданий и боли людской достигает апогея — там оно неизбежно появляется на свет. Девять лет это зло питалось кровью и болью людей. Девять лет советские пацаны, которым от роду то было — по девятнадцать — двадцать лет проливали кровь в этих горах. Теперь, в конце восемьдесят седьмого все, кто был здесь, кто собирался каждый день в отремонтированном дворце Тадж-Бек знали — они скоро уйдут отсюда. Скоро. Ну — год. Ну — два. И все — и они вернутся домой и не придется больше ночью вздрагивать от разрывов падающих на город снарядов, и не придется подписывать именем своим скупые, официально выверенные строки похоронок, и не придется больше глотать по вечерам дурную, сивушную, обдирающую горло водку в надежде забыть то что забыть невозможно. И лишь самые прозорливые видели уже тогда — от зло никуда не уйти. Зло привыкло к крови. Если не добить звери в его логове — зверь пойдет по твоим следам.

Такие были в меньшинстве. До сегодняшнего дня.

Срочное совещание созвали только с утра, назначили его странно — на одиннадцать по местному и согнали всех офицеров. В том числе и прикомандированных, присланных из Москвы. Никто не знал что происходит и о чем будет разговор. Но — догадывался.

В Афганистане советская колония была в какой-то степени изолирована от «большой земли». Не совсем, конечно — но новости доходили с опозданием. Их привозили летчики с регулярных рейсов водилы, ходившие колоннами через Саланг с регулярностью поездов пригородного сообщения, наконец их доносил телевизор и газеты. И те слухи, которые начали распространяться в советской колонии в Афганистане со вчерашнего вечера — иначе как нездоровыми назвать было сложно. Кто говорил, что генеральный секретарь, лысый говорун запретивший пьянство, погиб в авиационной катастрофе. Но тут же родилась и другая версия — что говоруна убили, и не его одного…

А сам факт такого собрания — породил новую, уже намного более сильную волну слухов, за час накрывшую весь Кабул. Самые влиятельные и «имеющие доступ к телу» рванулись к Послу, тот вышел по ВЧ[345]

 на Москву, на МИД — но там ему понесли такую околесицу, что посол подозрительно посмотрел на трубку — и положил ее на место.

И это — больше всего убедило сомневающихся, что дело неладно.

Никто не знал, что в промежуток между тем часом, когда объявили совещание, и тем часом, когда оно должно было состояться — на летном поле Кабульского международного аэропорта совершил посадку экстренный рейс из Москвы — Ил-18 Салон, принадлежащий командованию Туркестанского военного округа. Никто из собравшихся не знал — кто прибыл к ним.

В поднимавшейся извилистой, узкой дорогой к отремонтированному дворцу Тадж-Бек белой Волге сидел генерал ГРУ Владимир Афанасьевич Птицын. Он был мрачен. Операция по ликвидации Масуда была провалена — очередная, подложенный в нужном месте фугас сработал с опозданием. Но на самом деле он ехал сюда не только за этим. Он и сам боялся признаться себе в том, что не верил в успех начатого им, и его товарищами. Они выступали одни — одни против всей системы, а американцы совещались и раздумывали, вместо того чтобы оказать им прямую и действенную помощь. ОН сам слишком долго работал в системе, он сам был частью системы, одной из самых грозных систем из числа созданных человеком — и долгий опыт работы в системе научил его, что в противоборстве человека и системы всегда выигрывает система. Все сюжеты для фильмов — можно было оставить для фильмов и досужих авторов — детективистов. Систему может победить только другая система — а она то как раз и не хотела открыто вмешивать несмотря ни на что. Дело в том, что на той стороне сидели люди, для который бой считался — верным, в котором полностью победить невозможно, можно только временно ослабить противника. Они думали так — и они боялись сделать решительный шаг, как бы генерал не подталкивал их к этому.

Бой не вечен!

Они не знали этого. Он знал, даже не знал — чувствовал, но убедить в этом других не мог. А сейчас он чувствовал еще кое-что — что пора сматываться. Он поехал на это совещание, сам не зная почему — возможно потому что хотел рискнуть в последний раз, убедиться лично — и бежать.

Волга мягко затормозила в ряду точно таких же, в основном чистеньких, лакированных, несмотря на пыльные и ухабистые афганские дороги. Поэтому признаку — чистоте и ухоженности машины, можно было понять, кто ездит сам, а у кого есть личный шофер.

— Из машины ни шагу! — резко сказал генерал, перед тем как открыть дверь — сидите как пришитые… Алескер. Разверни машину так, чтобы она стояла носом к дороге и первая.

— Есть.

* * *