Противостояние

Провал — это самое обидное, что может случиться со шпионом. Мысль на первый взгляд банальная, но если вдуматься, очень даже глубокая. Ведь шпиона могут и отозвать, как не оправдавшего доверие Центра, или случайно ранить, а то и убить. Тоже обидные варианты. Последний так и вовсе скверный, хуже не придумаешь. Но провал всё-таки обиднее. Он убивает не тело, но душу. Особенно если душа неотделима от чувства собственного достоинства. А кто такой человек без души? Живой механизм и только. Сокращенно — биомех. От слов «биос», то есть жизнь, и «механика». Или, как было принято говорить до Большой зачистки 2056 года, — механоид. В переводе — «подобный механизму». К разумным машинам термин применялся неправильно, ведь они не «механоподобные» изделия, а механизмы и есть. Потому его и выкинули из официального словаря. Зато к людям с «убитой» душой его можно применять до сих пор, причем с чистой совестью.

Брат Рихтер механически переставлял ноги, рефлекторно останавливался, приседал или прятался, если видел биомехов, и автоматически обходил опасные места и ловушки. То есть вел себя действительно словно какой-то механоид. Вроде бы живой, мыслящий, но во всех своих поступках «подобный механизму», подобный живой машине, выполняющей программу — любой ценой дойти до пункта назначения.

Моральное опустошение было просто критическим, и, кроме факта провала, виной тому были еще два момента. Первый — исчезло чудовищное напряжение, которое держало шпиона в тонусе все два года работы в тылу врага, и второй — Рихтер вдруг осознал, насколько бездарно прошла его жизнь. А в том, что она прошла, можно было не сомневаться. Военный трибунал Барьерной армии был суровой инстанцией. Шпионы и дезертиры ставились к стенке без вариантов. Шпионы в первую очередь.

«И ради чего? Ради каких высоких идеалов я загубил свою жизнь? Нет, формально все понятно. Орден спас мою жизнь три года назад, значит, она теперь принадлежит Ордену. Но ведь это лишь слова! Жизнь не должна зависеть от слов и обязательств. Она должна ими только регулироваться. Даже не она сама, а ее течение должно регулироваться словами. Только и всего. Так почему я должен отдавать собственную жизнь за какие-то немузыкальные звуки?! Как бездарно! Как глупо! Как обидно! Я ведь мог сделать столько важных дел, и раньше, и в будущем. Мог бы стать великим! Почему нет? Мог запросто! Если какой-то сталкер вдруг становится Избранным, почему мне не стать Великим? Такая текучая, подвижная и непредсказуемая жизнь в Зоне. Сегодня ты капитан спецназа, а завтра легко можешь стать генералом чистильщиков, или командором Ордена, или еще каким-нибудь важным человеком. В Зоне все возможно… Все было возможно… До провала».

За развалинами развлекательного центра «Юность» Рихтер автоматически свернул налево и сразу же прижался к стене дома на нечетной стороне улицы Маршала Рыбалко. В нескольких метрах прямо по курсу улицу перегораживала высокая баррикада.

Рихтер временно вынырнул из свинцового моря депрессии и осмотрелся. Нет, опасности баррикада не представляла. Ее построили не биомехи, а люди. Версию подтверждало то, что сделана искусственная преграда была из неметаллического хлама, а обрывки жестяных ветвей и колючих лиан автонов служили только маскировкой. Кроме того, опытный глаз Рихтера мгновенно засек огневые точки и позиции наблюдателей на вершине баррикады.

— По стенке! — крикнул кто-то сверху. — По стенке и вниз, там лазейка!

Рихтер кивнул и обернулся к Гелашвили. Сержант был красным, как вареный рак, пыхтел от напряжения, но от усталости пока не падал. Что и говорить, крепкий боец. Во всех смыслах. Гелашвили взглядом указал Рихтеру на левый край баррикады и тоже кивнул.

Получив «добро», Рихтер протиснулся в лазейку и на миг очутился практически на свободе. Пока Гелашвили протискивался сам и протаскивал через узкий лаз Галимова, ничто не мешало Рихтеру нырнуть в ближайший подвал и дать деру. Почти ничто. Кроме проклятого морального опустошения. А еще, быть может, предчувствия, что это не самый удачный вариант. Предчувствия, что еще, возможно, будет шанс выкрутиться из трудной ситуации, и выкрутиться с меньшим риском. Предчувствие это было или надежда пополам с самообманом, Рихтер толком не понимал, но почему-то доверился этому смутному ощущению.

— Издалека топаете?

Рядом с троицей появились двое чистильщиков. Увидев, что Рихтер связан, бойцы мгновенно потеряли к нему интерес и подскочили к Гелашвили.

— Давай поможем, сержант! Что стряслось?

— Долго объяснять, — сержант помотал головой. — Сам допру! Арестованного ведите. Где штаб и лазарет?

— Там, — один из бойцов махнул рукой в западном направлении, — все вместе. Что, крыша потекла?

Он кивком указал на Рихтера.

— Вроде того, — ответил Гелашвили.

— Это теперь часто, — чистильщик кивнул. — Повезло ему, что выжил. А то обычно после того, как мозги набекрень сворачиваются, конец приходит. Лекари говорят — последняя стадия заразы.

— Это точно последняя стадия, — согласился сержант. — Идем скорее, пока командир не очнулся.