Противостояние. Том II

«Ты сходишь с ума, — принялась успокаивать она себя, — вот и все. Напряжение ожидания… и игры Гарольда… и эта установка взрывчатки… все это в конце концов завело тебя за грань, дорогая, и ты сошла с ума. Может быть, так оно и лучше».

Только она не сошла с ума и знала это.

Это было гораздо хуже, чем быть безумной.

Словно в подтверждение этого громкоговорители рявкнули тем жестким и в то же время почти издевательским топом, каким директор школы объявляет по школьному радио выговор ученикам за какую-нибудь шалость, которую они устроили:

— НАДИН. ОНИ ЗНАЮТ.

— Они знают, — как попугай, повторила она. Она не понимала, кто эти они и что они знают, но была абсолютно уверена, что так и должно быть.

— ВЫ СВАЛЯЛИ ДУРАКА. БОГ, МОЖЕТ, И ЛЮБИТ ГЛУПОСТЬ, Я — НЕТ.

Слова трещали и уносились прочь в послеполуденном воздухе. Ее одежда прилипла к влажной коже, прямые пряди волос свисали, закрывая бледные щеки, и она начала дрожать.

«Глупость, — подумала она. — Глупость, глупость. Я знаю, что означает это слово. Я так думаю. Я думаю, оно означает смерть».

— ОНИ ЗНАЮТ ВСЕ… КРОМЕ ОБУВНОЙ КОРОБКИ. ДИНАМИТА.

Громкоговорители. Везде громкоговорители, уставившиеся на нее с белого гравия, пялящиеся на нее из одуванчиков, прибитых дождем.

— СТУПАЙТЕ К АМФИТЕАТРУ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА. ОСТАВАЙТЕСЬ ТАМ. ДО ЗАВТРАШНЕГО ВЕЧЕРА. ПОКА ОНИ НЕ СОБЕРУТСЯ. А ПОТОМ ТЫ И ГАРОЛЬД МОЖЕТЕ ПРИЙТИ. ПРИЙТИ КО МНЕ.

Теперь Надин начала испытывать простую, восторженную благодарность. Они оказались тупицами… но им дали еще один шанс. Значит, они кое-что из себя представляли, раз их предупредили. И скоро, очень скоро она будет с ним… и тогда она сойдет с ума, в этом она была совершенно уверена, и все это потеряет значение.

— Амфитеатр Восходящего Солнца может находиться слишком далеко, — сказала она. Голосовые связки у нее были повреждены, и она могла лишь хрипеть. — Слишком далеко для…

Для чего? Она задумалась. О! О да! Правильно!

— Для рации. Для сигнала.

Никакого ответа.

Громкоговорители лежали на гравии, уставясь на нее сотнями глаз.

Она дернула стартер «веспы», маленький движок кашлянул и ожил. Эхо заставило ее поморщиться. Оно прозвучало как ружейный выстрел. Она хотела выбраться из этого ужасного места, прочь от всех этих уставившихся на нее громкоговорителей.

Она должна была выбраться.

Она потеряла равновесие, когда огибала автостоянку. Будь она на асфальтированной мостовой, смогла бы удержаться, но заднее колесо «веспы» забуксовало на рыхлом гравии, и она с треском упала, прикусив до крови губу и разодрав щеку. Она поднялась с широко распахнутыми и полными страха глазами и поехала дальше, вся дрожа.

Теперь она была на аллее, по которой когда-то машины въезжали в автокинотеатр, и билетная касса, похожая на маленькую пограничную будку, оказалась как раз впереди нее. Она выберется отсюда. Она уберется прочь. Ее рот обмяк от чувства благодарности.

Позади нее сотни громкоговорителей снова разом ожили, и теперь голос запел жуткую песню, без всякой мелодии:

— Я БУДУ ВИДЕТЬ ТЕБЯ… ВО ВСЕХ СТАРЫХ ПРИВЫЧНЫХ МЕСТАХ… КОТОРЫЕ ОБНИМАЕТ СЕРДЦЕ МОЕ… ВЕСЬ ДЕНЬ НАПРОЛЕЕЕЕЕТ…

Надин закричала своим новым, хриплым, каркающим голосом.

И тогда раздался громкий, жуткий смех — темный и пронзительный гогот, который, казалось, заполнил всю землю.

— БУДЬ УМНИЦЕЙ, НАДИН, — прогрохотал голос. — СДЕЛАЙ ВСЕ ХОРОШО, МОЯ ПРЕЛЕСТЬ, МОЯ ДОРОГАЯ.

Она выбралась на дорогу и помчалась обратно в Боулдер, выжимая из «веспы» ее предельную скорость, оставляя за собой бестелесный голос и глазеющие на нее громкоговорители, но… унося их в своем сердце, сейчас и навсегда.

Она дожидалась Гарольда за углом автобусной станции. Когда он увидел ее, лицо его застыло и с него сошла вся краска.

— Надин… — прошептал он. Корзинка для ленча выпала из его руки и брякнулась на мостовую.

— Гарольд, — сказала она. — Они знают. Нам нужно…

— Твои волосы, Надин, ох, Боже мой, твои волосы… — Его лицо, казалось, превратилось в одни глаза.

— Выслушай меня!

Он усилием воли постарался взять себя в руки.

— Ла… ладно. Что такое?

— Они пришли к тебе домой и нашли твой дневник. Они взяли его с собой.

На лице Гарольда отразилась борьба разных чувств — злобы, ужаса, стыда. Мало-помалу они стерлись, и тогда, как какой-то жуткий мертвец, вылезший из глубоких вод, на лице Гарольда появилась и застыла ухмылка.

— Кто? Кто это сделал?

— Я не знаю всего, да это и не имеет значения. Одной из них была Фрэн Голдсмит, я уверена в этом. Может быть, еще Бейтман или Андервуд. Я не знаю. Но они придут за тобой, Гарольд.