Провансальский триптих

После долгой прогулки по городу под жарким солнцем я, наконец, в тенистом пристанище на террасе кафе Malarte. Уфф!.. Можно вытянуть уставшие ноги, выпить бокал холодного белого вина. Вокруг приглушенный гомон; носятся дети, провожаемые восхищенными взглядами матерей; официанты с цирковой ловкостью протискиваются между столиков, балансируя над головой подносами, уставленными стаканчиками с пастисом, бутылками минеральной воды, чашечками кофе, чайниками с чаем, тарелочками с четвертинкой tarte aux fraises

[305].

Лето в этом году липкое и жаркое; душно, как в непроветренном улье. Три больших платана дают немного прохлады, сомкнутые широкие листья отражают солнечные лучи, отбрасывая чернильные тени на желтые стулья. Никелированный кофейный аппарат распространяет из глубины зала упоительный аромат свежего кофе.

В углу террасы под маркизой аккордеонист в голубой рубашке и сдвинутом на затылок кепи играет мелодии Мишеля Прюво из популярного в то лето альбома L’enfant du Bal Musette

[306]. За соседним столиком пожилой господин читает «Фигаро». Шелестят большие страницы, сколотые деревянной скрепкой. Вторая половина дня, французский ленивый покой, bien-être

[307], достаток, согласие с собой, с другими, с миром. Напротив отель «Юлий Цезарь» — символ мещанской роскоши, последний ностальгический реликт незабываемой эпохи Наполеона III: устойчивая валюта, акции Суэцкого канала, закрученные усы, котелки, трости с золотым набалдашником, шансонетки, уютные дома терпимости — скажем, «Туз пик» или «Черный кот» на улице Вер, сразу за воротами Кавалерийского квартала.

«Услышь, как тихо в мире этом», — говорит Поль-Жан Туле в стихотворении «В Арле».

Пожалуй, он прав.

Над верхушками деревьев городского сада, на склоне холма две стройные колонны, прозванные «Двумя вдовами», — все, что осталось от огромного античного театра. Возведенный в конце I века до н. э. (при Октавиане Августе) по всем правилам римского строительного искусства, этот театр, самый большой и самый красивый в империи, достоял в целости до раннего Средневековья. Его не уничтожили набеги варваров, грабежи, пожары. Черное дело совершил епископ Арля святой Иларий (около 401–449), фанатик и аскет. Искореняя «варварские» зрелища, он приказал разбить и закопать окружающие сцену статуи, а театр превратить в городскую каменоломню. Из добытых там камней была построена па-леохристианская базилика Святого Этьена (сейчас, после множества переименований, базилика Святого Трофима).

Косматая туча заслоняет солнце, умолкают, словно испугавшись затмения, цикады. Время будто на секунду приостановилось и, поколебавшись, повернуло вспять. Через полупрозрачную стену деревьев и домов я вижу открытые ворота в городской стене, а за ними сырую равнину и деревья некрополя вдоль Аврелиевой дороги.

Выше, уже в стенах города, — белесый каменистый склон. Кажется, я слышу доносящиеся из театра голоса, смех, восклицания. Язык незнакомый, гортанный — нет, нет, знакомый, хотя и искаженный почти до неузнаваемости. Ну конечно, это на ступенях театра рабы раздают беднякам хлеб, оливковое масло и вино, громко выкрикивая имя благодетеля — своего патрона. Кажется, прозвучало имя Авла Анния Камарса, сенатора, крупного землевладельца, мецената… Имя это мне знакомо по обнаруженной в 1884 году эпитафии, где перечислены его разнообразные заслуги перед городом. Может быть, он хочет получить отдел в курии или — как представитель нобилитета[308] — занять важную общественную должность? Благотворительная деятельность лучше всякой иной способствовала успеху на выборах.