Провансальский триптих

На вырванном из школьной тетради в клеточку листке, приколотом четырьмя кнопками к дверям собора Святого Трофима, каллиграфическим почерком было написано, что сегодня, в Великую пятницу, на кладбище Алискамп в полночь состоится пасхальная мистерия. Сообщение предназначалось прихожанам собора и всем верующим, которые захотят принять в ней участие.

Я вошел в храм, ожидая увидеть опустевшую дарохранительницу, поломанные свечи, почетный караул у Гроба Господня, приготовления к обряду освящения огня и воды. Но внутри было пусто и тихо, бледный призрачный свет, просачивающийся через небольшие окна в верхней части боковых нефов, скользил по голым каменным стенам, по краям алтарей и надгробным плитам с гербовым картушем либо фигурой лежащего рыцаря. Собор, как в толщу воды, погруженный в графитовый сумрак, был холоден и суров.

Романские соборы Франции сохранили не только приметы архитектонического совершенства, но и холод языческих капищ. Чтобы в этом убедиться, достаточно в соседнем Ниме осмотреть древнеримский храм Maison Carrée[233], возведенный в конце I века до н. э. в честь членов семьи императора Октавиана Августа.

В церквях Прованса нет ничего от интимной атмосферы и внутреннего убранства храмов Центральной Европы с их стильным беспорядком, золотом, показным богатством; я уж не говорю о православных церквях со множеством святых в пурпуре и золоте, коврами на плитах пола, почти домашним теплом. В монументальном интерьере романской или готической церкви легче встретить прячущихся среди листьев аканта страшных чудищ из мифического бестиария, чем дружелюбных эльфов — ангелов, которые, утомленные полетом, присаживаются на край алтаря.

К тому времени, когда я вышел из собора, дождь прекратился, но на горизонте клубились темные тучи. Я не собирался участвовать в Mysterium paschale, но, опять-таки сам не знаю как, около полуночи оказался на пустом бульваре Лис. По мостовой катились сорвавшиеся с привязи воздушные шары, ветер трепал края больших афиш с программой воскресной корриды. В этот час никаких других предвестников приближающейся фиесты на безлюдных улицах не было. Стук моих шагов возвращался, отразившись от темных фасадов, и это был единственный звук в ночи. Бульвар Лис упирался в перекресток Круазьер; справа короткая, обсаженная старыми платанами улица (

Avenue des Alyskamps) круто спускалась к мостику на живописном канале Крапон[234] (XV век), соединяющем Арль с равниной Ла Кро. Отсюда узкая дорожка по берегу канала вела прямиком к воротам Алискампа — самого большого и самого знаменитого некрополя античности. К сожалению, из-за колоссальных разрушений, произведенных во имя прогресса в середине XIX века, от него уцелела лишь небольшая часть.

Красоту этого места оценил Поль Гоген: во время короткого, драматически закончившегося пребывания в Арле он написал здесь один из самых прекрасных своих пейзажей. Сейчас, в ночной темноте, разглядеть можно было немного: смутно маячившие светлые пятна на стволах вековых платанов да отражения далеких огней на воде. И еще где-то над деревьями виден был тусклый свет Фонаря мертвых — восьмиугольной башни церкви Святого Гонората.

Ворота некрополя были открыты, но возле них никого не было. Двигаясь чуть ли не ощупью, я прошел мимо едва заметных остатков романской церкви, построенной на месте заложенного в начале VI века епископом Арля святым Цезарием женского монастыря — одного из старейших в этой части Европы. Сразу за церковью начинается длинная, густо обсаженная деревьями L’Allée des Tombeaux[235], по обеим сторонам которой тянутся ряды каменных саркофагов; в основном они датируются III и IV веками, однако чудесная эта аллея появилась не в палеохристианские времена: ее создали в XVIII веке монахи из ордена Братьев меньших, которые расставили там — по большей части уже опустошенные — саркофаги. В XIX веке аллея служила жителям Арля местом свиданий и романтических прогулок. Конечно, ее не мог не обнаружить, бродя по городу, Винсент Ван Гог.

Поздней осенью 1888 года он писал брату Тео: