Проводки оборвались, ну и что

О районе мало что известно. Сколько было убийств за все время существования улицы, сколько скандалов в среднем за неделю или интима – и по чьей инициативе – в среднем за день, в разные эпохи. Примерные объемы выпитого, средний чек в магазине elvi, наискосок от бара, прочая физиология в цифрах. Эти цифры невозможны и теоретически (разве что средний чек), но в реальности же были во плоти. Находятся теперь в каком-то статистическом космосе, где и карточки пациентов детской поликлиники, упавшие в макулатуру. Но и то, что в принципе выясняемо, тоже неизвестно. Были бы опросы по квартирам: вы кто? Не работа, должность, национальность, образование, а кем себя ощущаете. Что для вас плохо или когда вам хорошо, то почему? Что наводит уныние, что докучает, что заставляет сердце сильнее биться, что дорого как воспоминание, – и далее по Сэй-Сенагон. Только вот в Риге почти нет журналистики на русском, никто не занимается не то что этим районом, а и теми, кто в остальном городе. Кто, например, рисует по городу грушеобразную голову (крупная, узкий рот и фризура, как у Элвиса)? Много, только на Авоту ее восемь (дня через три после этой цифры уже десять, две появились на углу Гертрудинской, у одной в прическе надпись X-iDENT). Или сделать опись ex-фабричных труб, тут и приглядываться не надо, торчат. Такие отсутствия и сдвигают в пространство чуть сбоку от реальности. Чуть-чуть сбоку.

По Авоту мимо бара когда-то ходил трамвай. Если от центра, то с Энгельса-Столбовой он сворачивал на Авоту, доезжая до парка 1905 года, в Гризинькалнсе. Осталось разворотное кольцо: вытянутое полукольцо с газоном внутри, уже без рельс, конечно. Пишут, что ходил до середины 60-х, я его не помню. Трамвай был на Мариинской—Суворова, у меня кузены жили на углу с Гертрудинской, а у них телевизор и проезжающие трамваи сбивали изображение. Лязгали и скрипели. Не знаю – тот же маршрут, что сворачивает на Авоту, или нет.

О трамваях помню, что у них были цветные стекла при номерах, спереди, на лбу. Номер на цветной подкладке, иногда была двухцветной, на все номера одноцветных не хватало. Были красно-желтая, красно-зеленая, желто-зеленая. Шестерка была синей, это почти точно, на ней белая цифра. Одиннадцатый – вроде зеленый. Еще первый и четвертый, один красный, другой белый. Один какой-то такой, а какой-то – другой. Четверка вроде красная, цифра – белая. Нет, наоборот. А на белом – черная цифра. Где-то все это точно расписано, связь присутствует в природе, непременно же порядок вещей где-то сохранен, сохраняется. Не соотносясь с тем, что я предполагаю по данному поводу, – за вычетом того, что цветные стекла безусловно были. Впрочем, есть карманный справочник – он-то непременно сохранился: «Рига-1960», потом «Рига-1963», их видел. Там, кажется, цвета приведены, но это уже, в общем, другое.

Еще цветные метки городских коммуникаций (вода, канализация, электричество, что-то еще – может, телефон, а потом и газ). Цвета были белый, черный (на нем по белому), голубой, желтый, красный. Круглые или квадратные. В основном круглые, а черная плашка была вроде прямоугольной. Я и тогда не знал, что чему соответствует. Наверное, водопровод – голубая. Был ли красный кружок? Нет, прямоугольник, но чему бы мог соответствовать красный? Кабели? Был еще треугольник: он был белым? Помечают связанность, прибиты на стенах домов, на высоте человеческого роста и ниже. Едешь на трамвае, разглядываешь их потому, что они цветные, а город был черно-белым, плюс серый разных цветов и другие темные краски. Потому что дома не обновляли, а климат, да и дымно. Каменные фасады темнели, некоторые казались исходно темно-серыми, а потом обнаружилось, что они белые. Теперь меток почти нет: кое-где белый круг, белый вертикальный прямоугольник изредка, на окраинах иногда и древние – черные, красные и выцветшие; что ли, схемы коммуникаций уже в компьютере.

С журналистикой нехорошо ровно потому, что нет места, куда сложить и складывать всякое такое. Пытались, но издания – не из-за этого – закрывались, зацепиться не успевало. А зацепилось бы – возникла бы привычка, продолжилась хотя бы и по инерции; воспитывая личные идентичности внутри рижской субъектности. Есть сайты краеведов, но у них же все будто в рамочках, так что не имеет отношения, декорация. Не сложился мир умственно-чувственных объяснений, упаковок частной реальности в конструкции, накапливающихся, как старые вещи или безделушки в доме. Только это не беда, что нет такого места.

Не потому, что тогда не надо бояться следующих утрат, горюя по очередной. Если ценности не копятся, нет своей почти физической территории, значит – в таких обстоятельствах живут как-то иначе. Не очень-то привязывая себя к предыстории, сборка себя не выводится из стабильности. Идет кто-нибудь по улице, напевает. Идут по улице, и у них огоньки как сигнализации, в ожидании счастья, а как сработает – так и ух! Локальное счастье, пожалуй, здесь преобладает. Небольшие, локальные, разнообразных видов. Всякий раз все собирается заново.