Психология зла. Почему человек выбирает темную сторону

Что случилось? Оплата в 1 доллар, возможно, не рассматривалась участниками как достаточный повод солгать. Соответственно, они испытывали когнитивный диссонанс. «Зачем я сказал, что мне понравилось, если это не так? Неужели из-за несчастного доллара?» Поскольку люди не могли вернуться и изменить свои действия, отменить участие в эксперименте, у них оставалась возможность поменять убеждения: должно быть, им действительно понравилось. В случае с 20 долларами это было необязательно, поскольку они могли объяснить свое поведение получением крупного и при этом необременительного финансового поощрения. Это был первый из многих экспериментов, показавший, что мы часто подстраиваем свои убеждения под поведение и деньги могут сыграть тут решающую роль.

В 1962 году Фестингер сформулировал свои идеи точнее[228]

. Он заявил, что, хотя мы сами верим, что обычно наши действия, убеждения и отношения совпадают, порой у нас возникает разлад. Это расхождение он назвал «диссонанс», а совпадение — «консонанс». Он обобщил теорию когнитивного диссонанса в следующих пунктах:

1. Возникновение диссонанса, порождающего психологический дискомфорт, будет мотивировать индивида к попытке уменьшить степень диссонанса и по возможности достичь консонанса.

2. В случае возникновения диссонанса, помимо стремления к его уменьшению, индивид будет активно избегать ситуаций и информации, которые способны повысить уровень диссонанса.

Далее он объясняет, что так же, как голод мотивирует нас искать пищу, чтобы притупить это чувство, когнитивный диссонанс мотивирует нас искать ситуации, которые снизят уровень диссонанса. Что касается мясоедения, мы можем сделать это двумя способами: перестать есть мясо или придумать причины, почему есть мясо нравственно.

В дополнение к нашим попыткам оправдать мясоедение корпорации удваивают усилия, чтобы нам было легче это сделать. Они хотят, чтобы мы не слишком-то задумывались и просто платили денежки. Согласно исследованиям социолога Лиз Грауэрхольц, посвященным изображениям животных в популярной культуре, один из способов представить мясоедение как приемлемую активность — это разомкнуть связь между пищей и животным[229]

. Грауэрхольц утверждает, что мы делаем это, «трансформируя животных, которых мы любим, в мясо, которое поедается, так что понятия “животные” и “мясо” начинают казаться отдельными и не связанными». Мы говорим «телятина», а не «убитый теленок», «ветчина», а не «свинья», «дичь», а не «убитое дикое животное». Мы укладываем мертвых животных в красивые упаковки — физически, вербально и концептуально дистанцируясь от происхождения пищи.

Изучая коммерческое изображение мяса, Лиз Грауэрхольц обнаружила две распространенные тенденции. Первая — показывать мясо стерильным, обернутым в пластик, разрезанным на кусочки — так, чтобы трудно было понять, что оно вообще являлось частью животного. Второй — применять «умилительность»: животных изображают милее, чем они есть. Более чем где-либо, эта стратегия используется в Азии, например в Японии. В рекламе применяется концепция, которую Конрад Лоренц называл Kindchenschema (концепция «детскости»), включающая образы с большими глазами, изящными, округлыми чертами, как будто бы из детских книжек. Это призвано создать впечатление, что мясо дают счастливые воображаемые звери. Оба приема служат отвлечению от реальной жестокости по отношению к животным.

Это актуально не только для мясоедения. Превращая животных или людей в объекты, тем самым мы избегаем дискомфорта, вызванного знанием о страдании, стоящем за потреблением товаров, нам легче быть жестокими. Те же процессы, которые происходят для оправдания мясоедения, мы наблюдаем и в отношении других морально неприемлемых, но распространенных человеческих действий, связанных с деньгами.

Мы знаем, что бедность вызывает огромные страдания, и все же вместо того, чтобы делиться богатством, мы покупаем новую пару дорогих туфель. Мы фундаментально против детского труда или работы взрослых в ужасных условиях, но продолжаем закупаться в дисконтах. Мы остаемся во тьме, защищая свою хрупкую идентичность, лишь бы поддержать иллюзию, что мы последовательные и этичные люди.

В постоянных попытках снизить когнитивный диссонанс мы можем распространять нравственно спорное поведение на других. Чтобы минимизировать дискомфорт, мы начинаем формировать общества, которые не напоминают нам о противоречиях. Мы не хотим постоянных тычков. И, как утверждают Бастиан и Лафнан, «благодаря процессу снижения диссонанса очевидная аморальность определенных действий способна исчезать»[230].

Лицемерие может процветать в определенных социальных и культурных средах. Социальные привычки могут затенять наши нравственные конфликты, нормализуя поведение и делая его незаметным и устойчивым.