После нескольких лет терапии пациентка установила привычку молчать большую часть сеанса. Женщина-терапевт все настойчивее пыталась эмпатически понять непроницаемое молчание пациентки и строила догадки о том, что пациентка может думать и чувствовать. Когда терапевту хватало смелости, она пыталась предположить, на что именно пациентка реагирует молчанием.
Эти добрые намерения вызывали у пациентки ухмылки, презрение, мистифицирующие отрывочные ответы, часто – молчание. В это время пациентка обычно не смотрела в сторону терапевта, демонстративно игнорируя его существование.
На консультации я высказал терапевту предположение, что она слишком старалась. Возможно, она отреагировала вовне какие-то изменения в отношениях переноса. Она стала вести себя, как пациентка в детстве, а сама пациентка превратилась в свою неприступную и непостижимую мать. Терапевт должна была молчаливо расслабиться, позволить себе быть ранимой, незнающей и начать верить в то, что пациентка знает больше нее, а следовательно, терапевт должна была позволить пациентке взять на себя ведущую роль на сеансах. Ведь в основном она знает только то, что услышала.
Когда терапевт предоставила пациентке больше пространства для ее паранойяльного молчания, она тем самым создала возможность для проявления ее активного Я. Вместо того чтобы начинать сеанс, подводить итог или вести его, она смогла признать, что пациентка контролирует ситуацию, и она может только за ней следовать. Спустя какое-то время пациентка вышла из своей провокационной защитной позиции и стала признавать свои мысли и чувства. Как можно было подозревать, это были сильные чувства страха, связанные с возможностью доверять терапевту и любить его.
Эмоциональное напряжение между пациентом и терапевтом часто проявляется в начале терапевтического сеанса. После обычных общепринятых приветствий у входа, как только участники сеанса садятся в кресла, воцаряется молчание. В этот момент у терапевта есть выбор: продолжать молчать или начинать сеанс. По моему мнению, кроме редких исключений, терапевт не достигает своих целей, если начинает сеанс он, а не пациент. То, к чему мы всегда так стремимся, находится на самой грани восприятия и осознания пациента. Когда наш пациент входит в дверь, у нас нет никаких соображений о том, что с ним. Мы стараемся вести себя так, как если бы любое неосторожное движение могло повергнуть все живое в бездну, наподобие того, как это бывает при ходьбе по болоту.