ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

– Partons, partons, mon cher,[1275] – заговорила Анна Михайловна, по петербургски энергически собираясь. – Faites avancer.[1276] Pierre простился с графиней, прося позволения бывать. Графиня сказала, что она очень рада. Граф почему то обнял Пьера и несмотря на то, что во весь день не говорил с ним, просил, чтобы он с ним был, как с родным, и говорил, что он очень полюбил его. Полный[1277] веселых, молодых и чистых впечатлений, Пьер сел с Анной Михайловной в карету и приехал к дому графа Б., перед которым было настлано соломы.

Швейцар протянул руку к звонку.

– Не надо, голубчик, – сказала княгиня Анна Михайловна.

– Князь Василий Сергеевич приказали доложить, когда вы изволите приехать, – сказал швейцар.

– Ах нет, не надо, не надо, – сказала княгиня, торопясь и конфузясь. Она остановила руку швейцара.

– Allez vous coucher, mon cher ami. Je vous ferai chercher quand il sera temps,[1278] – сказала она Пьеру. – Croyez que je ferai tout dans votre intérêt,[1279] – сказала она расстроенно и печально Пьеру, и на ципочках, чуть не бегом направилась к половине больного. Pierre остановился от удивления на слова Анны Михайловны. Он не понимал ничего, что делалось в этом большом доме. Чутье его говорило ему, что что то тут нехорошо, и он не старался вникать дальше, даже старался не думать. Княгиня сказала ему, что она будет хлопотать в его интересах. Он понял из этого только то, что она была занята в этом доме тем же, чем заняты были три княжны. На этом он успокоился.

С ним случилось в этот вечер то, [что] часто случается, особенно с детьми. Чем печальнее была обстановка его окружающая, тем ему было веселее и всё казалось смешно.[1280]

В ушах его все звучали скрипки и фаготы, отхватывавшие Данилу Купора, и изредка квартет голосов, из которых выдавался голосок Наташи, в глазах представлялась[1281] то Марья Дмитриевна, подрагивающая плечами, то граф с мягкими движеньями, то Борис с своей красивой улыбочкой, то Наташа с своими кудрями и быстрыми ножками. Старик слуга пришел раздевать Pierr’a.

– Ты был музыкантом, знаешь ты играть Данилу Купора? – сказал он в то время, как старик снимал с него сапоги.

– Уж я забыл, сударь, всё, что знал, – отвечал старик и. ободренный вопросом барина, он сам вступил в разговор.

– Папиньку не изволили видеть? – спросил он. (Слуги в доме и сам Pierre иногда называли графа отцом, иногда графом.) «Опять об этом», подумал Pierre: «Когда это всё кончится? Хоть бы поскорее он умер». – Нет не видал.

– Очень плохи, – сказал слуга. – Духовник приехали из Симонова монастыря.

Пьер лег в постель, слуга пожелал ему покойной ночи и спросил, не нужно ли ему чего нибудь.

– Нет ничего. А что, Василий, Ростовы ездят к графу?

– Кажется езжали прежде, не запомню.

Василий вышел со свечей, и в темной комнате тотчас же заиграли невидимые музыканты Данилу Купора, засеменили ножки в башмачках с бантиками и зазвучал смех и выплывала и опять исчезала головка и глаза Наташи. «Всего не переслушаешь и не пересмотришь», подумал Пьер, улыбаясь, перевернулся на спину и[1282] под одеялом невольно ногами выделывал еще подобие тех па, которые делал граф Ростов в Даниле Купоре. Всё было светло, ясно, весело. Всё улыбалось ему. Он скоро заснул.

«Да, я желаю, чтобы как можно скорее умер мой отец и кончилось всё это», сказал ему кто то во сне. «Я желаю, как можно скорее смерти моего отца», повторил он и ему стало страшно, он проснулся. В комнате стоял Василий, раздетый, со свечей и с спутанными волосами. На простом лице был отпечаток чего то страшного. Василий говорил что то, и еще слышался странный звук, в котором, протирая глаза, не мог дать себе отчета Пьер.[1283]

Звук этот был не стон, как ему показалось сначала, а женские, приближавшиеся шаги. Значенье их для него было то же, что и стон. Большая, высокая дверь беззвучно отворилась и вошла Анна Михайловна с платком в руке и слезами на глазах.

Pierre был в постели и в рубашке. Анна Михайловна ни минуты не стеснилась этим и шла прямо на него. Он понял, что это значило что то страшное.

– Venez, habillez vous vite,[1284] – сказала Анна Михайловна, закрывая лицо платком и садясь на стул у двери за ширмами.

Pierre путался, молча надевая навыворот платье. Анна Михайловна говорила из за ширм:

– Ah, Pierre! la bonté divine est inépuisable. C’est un saint, votre père. Venez. Ayez du courage. Soyez homme.[1285]

Pierre оделся. Он не отвечал, не понимал ничего, но, чувствуя себя преступным, готов был итти за ней. Анна Михайловна встала и они пошли вниз, наверх и через анфилады комнат.