ПСС. Том 61. Письма, 1863-1872 гг.

До свиданья. Ваш Л. Толстой.

1 декабря.

Год определяется упоминанием о стихотворении Фета «После бури», написанном в 1870 г.

¹ Письмо неизвестно.

² Стихотворение «После бури». См. А. А. Фет, «Полное собрание стихотворений», изд. «Советский писатель», М. 1937 («Библиотека поэта», под ред. М. Горького), стр. 161.

В печатной редакции вторая строфа читается:

Спит, кидаясь, челн убогий,

Как больной от страшной мысли,Лишь забытые тревогойСкладки паруса обвисли.

318. С. А. Толстой от 4 декабря 1870 г.

319. С. С. Урусову.

1870 г. Декабря 29…31. Я. П.

Очень рад был, любезный друг, получив от вас известие — и известие хорошее.¹ Вижу, что вы духом бодры — работаете, и работа спорится. С нетерпением жду геометрии.²

Про себя не знаю, что сказать — быть ли довольным своим состоянием или нет. Я хвораю почти всю зиму, две недели как не выхожу из дома. И ничего не пишу. Занят же страстно уже три недели — не угадаете, чем? Греческим языком.³

Дошел я до того, что читаю Ксенофонта⁴ почти без лексикона. Через месяц же надеюсь читать также Гомера⁵ и Платона. Поездка в Оптину всё манит меня. У меня все здоровы и кланяются вам и княгине.

Прежде чем вас увидать — радости, жду с волнением родов,⁶ чем ближе они приближаются.

Ваш Л. Толстой.

Впервые опубликовано, с датой: «1870 г. — конец года», в «Вестнике Европы», 1915, I, стр. 10. Толстой начал заниматься греческим языком 9 декабря 1870 г., а Урусову пишет, что занимается уже три недели, следовательно, письмо можно датировать последними числами декабря.

¹ Письмо С. С. Урусова неизвестно.

² В декабре 1870 г. вышла книга С. С. Урусова «Руководство к изучению геометрии (начальной и высшей), алгебры и тригонометрии», ч. II, III и приложение к ч. I.

³Ст. А. Берс в своих «Воспоминаниях» пишет, что Толстой «изучил язык и познакомился с произведениями Геродота в течение трех месяцев, тогда как прежде греческого языка совсем не знал» (С. А. Берс, «Воспоминания о гр. Л. Н. Толстом», Смоленск 1894, стр. 51).

Чтению древнегреческих классиков Толстой посвятил всю зиму 1870/71 г. См. письма №№ 321, 323, 329.

⁴ Ксенофонт (ок. 430—355 до н. э.) — греческий писатель. В списке произведений, произведших на Толстого впечатление в возрасте от 35 до 50 лет, он указал: «Ксенофонт, Анабазис — очень большое» (см. письмо к М. М. Ледерле в т. 66).

⁵ «Илиада» и «Одиссея» также указаны Толстым в списке произведений, произведших на него «очень большое» впечатление в возрасте от 35 до 50 лет.

⁶ См. письмо № 324.

* 320. А. А. Фету.

1863…1870 гг. Я. П.?

Любезный друг Афанасий Афанасьевич. Мы, в особенности Соня, в отчаянии, что вы с Иван Петровичем только подразнили ее и меня. Она была в кофточке и только побежала накинуть халат, как услыхала звук отъезжающего экипажа. Я же в то утро вернулся из Москвы. Нескоро дождешься таких дорогих гостей. Ради бога, заезжайте вы и Иван Петрович назад, мне так радостно и нужно вас видеть обоих. А ежели вы не заедете, я убью Алексея,¹ который всё переврал и так отпустил вас. Ничего не пишу, потому что уверен, что увижу вас. —

Л. Толстой.

Основание датировки: письмо написано в промежуток между первым годом женитьбы Толстого (1863) и последним годом жизни упоминаемого в письме И. П. Борисова (ум. в начале мая 1871 г.).

¹ А. С. Орехов — слуга Толстого.

1871

* 321. A. A. Фету.

1871 г. Января 1…6? Я. П.

Получил ваше письмо¹ уже с неделю, но не отвечал, потому что с утра до ночи учусь по-гречески. — Письмо с стихами хорошими, не прекрасными, потому что мотив слишком случайный, и картина воображаемого недостаточно ясна. Радуюсь же тому, что вы пишете твердо и легко, и жду еще.

Я ничего не пишу, а только учусь. И, судя по сведеньям, дошедшим до меня от Борисова, ваша кожа, отдаваемая на пергамент для моего диплома греческого — находится в опасности. Невероятно и ни на что не похоже, но я прочел Ксенофонта и теперь à livre ouvert читаю его. Для Гомера же нужен только лексикон и немного напряжения.

Жду с нетерпением случая показать кому-нибудь этот фокус. Но как я счастлив, что на меня бог наслал эту дурь. Во-первых, я наслаждаюсь, во-вторых, убедился, что из всего истинно прекрасного и простого прекрасного, что произвело слово человеческое, я до сих пор ничего не знал, как и все (исключая профес[соров], к[оторые], хоть и знают, не понимают), в-третьих, тому, что я не пишу и писать дребедени многословной вроде Войн[ы] я больше никогда не стану. И виноват и ей-богу никогда не буду.