Птичий вольер в “Аде” Набокова

Вторая “птичья” ассоциация, связанная с Люсеттой, предвещает ее судьбу. В первую ночь, проведенную на “Адмирале Тобакоффе”, когда море штормило, Вану снится “водная павлиноглазка, медленно снижавшаяся и вдруг проделавшая сальто на манер ныряющей чомги” (456). Здесь находят продолжение два мотива — один связан с “водной павлиноглазкой”, другой, более важный, — с точно описанными погружениями в воду и акробатическими трюками чомги, “дублера” Люсетты во сне Вана. Чуть позже в тот же день Люсетта поразит Вана своим талантом ныряльщика, и повествователь выделит ее огненно-медную прядь. Прыжок в плавательном бассейне оказывается репетицией ее последнего прыжка после того, как Ван жестоко ее отвергает. Лишь позднее Люсетта на самом деле станет отождествляться с чомгой (Podiceps cristatus) с ее огненно-медным украшением на голове. Приехав в Монтру ради неудавшегося воссоединения с Адой в октябре 1905 года, Ван смотрит на озеро и замечает, что “чомги уже сбивались в зимние стаи, но лысухи еще не вернулись” (487). Попавшие в поле зрения чомги заставляют его подумать: “Ардис, Манхаттан, Монтру, наша рыжая девочка мертва” (487). Выразительность этого фрагмента усиливается видом на “рыжую гору” с ее красноватыми осенними листьями.

В нетерпении ожидая приезда Ады, Ван просыпается на рассвете под громогласное карканье альпийских ворон. Завтракая на балконе своей комнаты в отеле “Три лебедя”, он “оставил без внимания прилетевшую на разведку чайку” (487). После прибытия Ады они с Ваном сидят у озера, наблюдая за чомгами, и Ада описывает их причудливые брачные ритуалы. Они “застывают лицом друг к дружке, вот так (подняв скобками присогнутые указательные пальцы), — вроде двух книгодержателей без единой книги между ними, и поочередно встряхивают отливающими медью головками” (503)16

. Описание “брачного ритуала” толкает ревнивого Вана к выпытыванию подробностей подобных “ритуалов” ее мужа Андрея — провокационный вопрос, от которого Ада в присущей ей манере уклоняется, пускаясь в рассуждения о любви Андрея к птицам и о русских названиях разных видов чомги. Все дальше уходя от темы, Ада замечает: “Нет, ты только посмотри, чайки играют в курятник” (503). Следующий абзац, написанный, можно предположить, Ваном, примечателен в нескольких отношениях: “Несколько rieuses расселись, хвостами к пешеходной дорожке, по идущим вдоль озера вермильоновым перильцам, и поглядывали одна на другую, желая выяснить, у кого из них хватит храбрости усидеть при приближении нового пешехода. Когда Ван и Ада приблизились, большинство сорвалось и слетело на воду; только одна дернула хвостом и как бы присела, но скрепилась и осталась сидеть на оградке” (503-504). Ада затем произносит: “По-моему, мы (она и ее муж Андрей. — Д.Б.Д.) всего один раз наблюдали этот вид в Аризоне — есть там одно место под названием Солтсинк, такое рукодельное озеро. У наших обычных чаек совсем другие окончания крыльев” (504). Rieuses (Mouette rieuses17) — это чайки, относящиеся к виду Larus atricilla (по-английски именующиеся “Laughing Gull”). Но в Европе они не встречаются и обитают лишь вдоль восточного побережья Соединенных Штатов, причем исключительно на озере Солтон-Си в Калифорнии. Ада и Ван, вероятно, видят чайку обыкновенную (Larus ridibundus)18 (“ridibundus” = “laughing”), традиционно обитающую на озере Леман. Хотя у чаек обоих видов в брачный период головки черные, кончики крыльев, как замечает Ада, у них различаются. Читатель подготовлен к странностям в орнитологических обозначениях непосредственно предшествующим этому эпизоду разговором о русских и английских названиях чомги. Но откуда этот переход от чомг, связанным с Люсеттой, к чайкам? Это скорее не отступление от темы, а ее продолжение, поскольку французское rieuses — еще один отзвук встречавшихся ранее названий, связанных с Люсеттой, — Монтру, Монтруссе, la rousse и т.д. Родовое название чаек — Larus. И эта последняя mouette rieuse, которая не улетает, продолжая сидеть на оградке, — призрак великодушной Люсетты, которая остается, чтобы порадоваться недолгому воссоединению брата и сестры, духом Люсетты освященного. Любые сомнения в том, что за образами птиц скрывается Люсетта, отметаются с появлением чомги, медленно погружающейся в воду перед тем как нырнуть, после чего следуют слова Вана: “Почему, собственно говоря, ты не дала ей хоть каким-то способом знать, что не сердишься на нее?” (504) Финальный отзвук мотива “Люсетта — чомга” появляется в эпизоде последней встречи любовников в 1922 году, когда они “поднимали свои бокалы с искристым шампанским в пародии на брачные ритуалы нырцов” (534).