Птица солнца

Ланнон Хиканус был доволен, но старался не показать этого. Он стоял у окна и смотрел на гавань, где у пристани стояли пять галер. Ланнон намотал на палец завиток бороды и втайне улыбнулся.

В комнате Риб-Адди своим чопорным и внятным голосом читал, расчесывая пальцами реденькую чахлую бородку:

— Сегодня в Опет с южных травянистых равнин прибыло пятьдесят восемь больших слоновьих бивней, всего весом в шестьдесят девять талантов.

Ланнон быстро обернулся, скрывая радость за гримасой.

— Ты присутствовал при взвешивании? — спросил он.

— Как всегда, мой господин, — заверил Риб-Адди, а его чиновники, оторвавшись от своих свитков, увидели, как смягчилось выражение лица Великого Льва, заулыбались и закивали головами.

— Ага! — хмыкнул Ланнон и снова повернулся к окну, а Риб-Адди возобновил чтение. Читал он монотонно, и Ланнон отвлекся, но краем уха вслушивался в голос хранителя книг. У Риб-Адди была привычка слегка повышать голос, когда он доходил до пунктов, которые могли вызвать неудовольствие Великого Льва, — низкий доход, неподтвердившаяся оценка, — и Ланнон немедленно набрасывался на него. Это убеждало Риб-Адди, что Великий Лев финансовый гений и от него ничего невозможно скрыть.

Думы Ланнона блуждали далеко, он переворачивал камни своих мыслей, чтобы посмотреть, что выбежит из-под них. Он вспомнил о Хае и почувствовал холодок неудовольствия. Что-то изменилось в их дружбе. Хай стал иначе относиться к Ланнону, и Ланнон искал причину. Он отбросил мысль о том, что это, возможно, следствие долгого отчуждения. Нет, тут что-то другое. Хай что-то скрывает, он отдалился. Редко проводит ночи во дворце, разделяя с Ланноном игру в кости, вино и смех. Часто, когда Ланнон посылает за ним вечером, Хай вместо того чтобы прийти с лирой и новой песней, присылает через раба ответ, что болен, или спит, или пишет.

Ланнон нахмурился и услышал, что Риб-Адди повышает голос. Ланнон повернулся к хранителю книг.

— Что? — взревел он, и лица чиновников пожелтели от страха. Чиновники уткнулись в свитки.

— Мой господин, в южном конце шахты обрушилась скала, — промямлил Риб-Адди. Его уже перестало изумлять, что из множества чисел Ланнон немедленно выбрал десятипроцентное снижение добычи на одной из десятков маленьких шахт Срединного царства.

— Кто старший надсмотрщик? — спросил Ланнон и распорядился заменить этого человека. — Это небрежность, и я этого не потерплю, — сказал он. — Затронута выработка, гибнут ценные рабы. Я предпочту потратить больше крепежного леса, это в конце концов обойдется дешевле.

Риб-Адди продиктовал одному из чиновников приказ, а Ланнон, уставившись в окно, вернулся к мыслям о Хае. Он вспоминал, как раньше присутствие Хая делало любой его триумф более ценным, а любое разочарование менее горьким. Все хорошее происходило, когда рядом с ним был Хай.

В редкие минуты внутренней честности Ланнон сознавал, что Хай Бен-Амон — единственный, кого он может назвать другом.

Положение отдаляло его от прочих. Он не мог требовать от окружающих человеческого тепла и дружбы, в которых нуждается и царь. Его жены и дети боялись его. В его присутствии они чувствовали себя неуверенно и уходили с явным облегчением.

Во всем царстве был только один человек, которому хватало мужества и честности вести себя при царе естественно, невзирая на последствия.

«Он мне нужен, — подумал Ланнон. — Он нужен мне гораздо больше, чем я ему. Все его любят, но только он один искренне любит меня».

Он поморщился, припомнив, как Хай бросил ему вызов. Именно он, Ланнон Хиканус, сорок седьмой Великий Лев Опета, больше страдал от их отчуждения.

«Больше я не отпущу его, — поклялся он себе. — Никогда не позволю ему уйти. — И честно признался, что ревнует. — Я уничтожу всякого, кто встанет между нами. Он мне нужен».

Царь задумался о последней поездке Хая Бен-Амона. Неужели дело было действительно таким важным и срочным, что верховный жрец, взяв с собой две когорты своего легиона и пророчицу Опета, отправился на 400 миль, чтобы освятить маленький храм богини в заброшенном гарнизоне на краю Северного царства? Скорее Хай покинул Опет по какой-то иной причине, а в результате Ланнон скучал, раздражался и чувствовал себя одиноким. Хай знал, что Ланнон собирался праздновать свои именины.

Ланнона отвлек топот солдатских ног. Он отвернулся от окна в тот момент, когда в комнату вбежали три военачальника, С ними был центурион в пыльном плаще и нечищенных доспехах. Пыль была в его бороде, покрывала сандалии. Он шел быстро и издалека.

— Мой господин. Плохие новости.

— В чем дело?

— Восстание рабов.

— Где?

— В Хилии.

— Сколько?

— Много. Мы точно не знаем. Этот человек, — префект указал на центуриона, — сам видел.

Ланнон повернулся к усталому центуриону.

— Говори! — приказал он.

— Я был в патруле, государь. Отряд из пятидесяти человек на севере. Мы увидели дым, но когда подошли к шахте, все было кончено. Бараки рабов открыли, гарнизон перебили. — Он помолчал, вспоминая мертвецов со вспоротыми животами и кровавое месиво у них между ног. — Ушли, все, кроме больных и хромых. Этих оставили.

— Сколько?

— Около двухсот.