Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

В тот день Анна-Мария осталась ночевать в своей квартире. За ужином мачеха сказала:

– Мы должны стать подругами, ты со мной согласна?

Анна-Мария молча кивнула.

– Быть твоей матерью я не претендую, – продолжала женщина. – Но глаз за тобой нужен, не так ли?

Анна-Мария повторила кивок.

– Будут проблемы – обращайся. Все будем решать вместе. Ты не против?

Каждая ее фраза заканчивалась вопросом, на который требовалось дать утвердительный ответ, и Анна-Мария бесконечно кивала головой. Отец смотрел на обеих умиленным взглядом, уже слегка затуманенным несколькими бокалами вина. Анне-Марии очень хотелось пройти в свою комнату, но когда она наконец смогла пробраться туда, то увидела, что и здесь все изменилось. На стенах – веселенькие синие обои, у окна – новая кровать, на тумбочке нестройным рядом располагались игрушки – машинки, солдатики, танки… Комната была явно кем-то занята. А потом появился Алекса – упитанный розовощекий мальчик с громким голосом и крепкими кулаками. И с этого момента Анна-Мария очень хорошо поняла, что значит всегда быть «в полной боевой готовности». Он мог напасть совершенно неожиданно: подстеречь у выхода из ванной комнаты, наскочить из-за угла в темном коридоре, застать врасплох в минуты, когда она читала книжку или спала. И тогда на ее руках появлялись синяки и ссадины. Бывало, он просто не выпускал ее из кухни, стоял в дверях часами, легко преодолевая ее слабое сопротивление, пока она совершенно не выбивалась из сил. А она сопротивлялась упрямо и… молча, а потом затихала в углу, выжидая, когда ему наконец наскучит эта забава. Алекса был младше на два года, но вдвое выше и сильнее.

Позже, когда оба стали старше, Анна-Мария выверяла каждый шаг, сделанный ею по квартире: повсюду ее могли подстерегать рассыпанные по полу кнопки, меткие «выстрелы» из тюбика с зубной пастой или жевательные резинки, предательски засунутые в волосы. Самым ужасным испытанием был поход в туалет или ванную. Тогда Алекса приникал ухом к двери и тоненько напевал в щелку: «А я все-е-е вижу-у-у!»

Позже он умудрялся подсовывать ей в постель карты с голыми тетками, или пошлые неумелые рисунки собственного производства, или записки, написанные с грамматическими ошибками, но всегда с неизменным пожеланием: «Что б ты сдохла…»

…И вот теперь, в день своего рождения, Анна-Мария бредет по городу с твердым желанием никогда больше не возвращаться в свой старый двор и ей кажется, что за ее спиной поднимается девятый вал, который сметает все на своем пути. Ну и пусть сметает!

Анне-Марии безразлично, куда идти, лишь бы подальше от дома, от своей железной раскладушки, от двора, в котором по-прежнему заправляет полуженщина-полукарлица Седловская. Фиолетовые сумерки окутывают город, опускаются ниже, в чернильных лужах отражаются гроздья фонарей, на каждом здании в центре города полощутся приспущенные знамена – пару дней назад умер очередной партийный лидер (мачеха целый вечер прорыдала перед телевизором). У гастрономов вьются очереди за водкой.

Если залпом выпить бутылку водки, думает Анна-Мария, можно быстро умереть от… от интоксикации.

Она пока не знает, что все это – фиолетовый вечер, мелкий дождь, размытые отражения фонарей в лужах, мысли о смерти – только начало.

* * *

Водочные очереди времен так называемого застоя – самое демократичное развлечение. Волосы Анны-Марии, совершенно мокрые, свисают на плечи, с них, как с тающих сосулек, стекает за шиворот вода. Впереди стоит человек пятнадцать, сзади уже пристроилось пятеро. Анну-Марию немного подбадривает то, что в очереди есть и особи женского пола: вот женщина в платке с глазами побитого спаниеля – уголками вниз, вот три пергидрольных девицы в красных колготках покуривают кому-то в затылок – и ничего! Анна-Мария переминается с ноги на ногу – туфли совершенно промокли.

– Все паруса убежали в море,А я сушила соленую косуЗа версту от земли, на плоском камне.Ко мне приплывала зеленая рыба,Ко мне прилетала белая чайка,

А я была дерзкой, злой и веселойИ вовсе не знала, что это – счастье![1] –

услышала за своей спиной Анна-Мария чью-то вдохновенную декламацию и замерла так, как стояла – на одной ноге, словно цапля. Красивые слова о море, чайке и зеленой рыбе так не вязались с приспущенными флагами вечернего города.

О, эти водочные очереди 80‑х! Недаром отец, который каждый день возвращался далеко за полночь и падал на матрас, постеленный мачехой у порога, с фанатической уверенностью утверждал, что только здесь можно встретить «настоящих людей, с которыми есть о чем поговорить!»

И вот Анна-Мария, очевидно, повторяет его путь – стоит в очереди точно так же! Ни живая ни мертвая от страха, всем существом впитывая эти неизвестно откуда возникшие стихи, от которых веет нездешним ветром.