Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

Потом я пошел в паб. Я был как мельничная лошадь в шорах. Странно, что эта мысль пришла мне в голову только теперь. За два года, проведенных здесь, у меня выработались свои маршруты, и они почти всегда были одинаковы: работа – паб или ресторан – сон – Мария де Пинта – сон – работа. Случались, конечно, и приключения, когда, скажем, приезжал Джейк. Но после нашей первой встречи он приезжал редко – всего пару раз и то на два-три дня. Нас разъединила гибель Бо, хотя мы оба были циниками и старались не говорить о грустном. Я даже ни разу не спросил, как поживают родители Деррика и нашли ли тело… С меня хватило показаний в мальтийской полиции. Уверен, вернись я в Лос-Анджелес, у меня была бы куча неприятностей. Я намеренно не пошел в паб Венетто (мне не хотелось ни с кем разговаривать), а сел на набережной, в ресторане с греческой кухней и заказал анисовую водку «Узо».

И думал о том, что я – лошадь в шорах. Мне вдруг захотелось зимы, снега, вьюги и ветра. Странно… странно. Почему я здесь? Я ведь был не из тех, кто уехал в поисках сытой жизни. Это было бы слишком простое объяснение. Теоретически я понимал, что нужно к чему-то стремиться, как Эд, который одержим идеей найти своего сокола, или как Димыч, ушедший в экспедицию в поисках Йети, или как Серега, построивший дом и настрогавший троих детишек. Но когда я начал «стремиться» ухватиться за хвост жизни, я понял, что ее суть – не в этом. Еще там, у себя на родине, я честно пытался въехать в нужную колею: как только вышел закон о частном предпринимательстве, я, пройдя кучу идиотских инстанций и состряпав еще большую кучу разных бумаг, открыл крошечный видеозал в подвале ЖЭКа. Поначалу дела пошли неплохо. А потом я, стараниями «братков», три месяца провалялся в больнице с сотрясением мозга, а зал невзначай сгорел. Но я еще трепыхался и начал выращивать шампиньоны. Потом торговал книгами. Диапазон моих последующих занятий потряс бы самого Остапа Бендера. Наконец Серега устроил меня в техдирекцию некоего издательского дома, и я занялся программированием и наладкой компьютеров.

И начал изнывать. С каждым днем я все острее чувствовал, что внутри меня поселилась дрожь

 – иначе я не мог охарактеризовать это чувство. Меня трясло, как в лихорадке, это была дрожь ожидания. Мне казалось, что я сижу в закрытом вагоне, который никуда не едет, но его качает из стороны в сторону, слышен стук колес, работа двигателя, а за пыльным окном – один и тот же заунывный пейзаж. Ночь и ветер преследовали меня. Иногда мне казалось, что я – пес, идущий на запах и не понимающий, что ему нужно на самом деле. Я должен был двигаться, бежать сломя голову, ощущая, как течет под ногами лента дороги. Куда? Кто не испытывал подобного, никогда не поймет меня. Я загорался моментально от любой брошенной в воздух идеи, и если бы в тот момент мне встретился на пути какой-нибудь вор в законе и предложил бы ограбить художественный музей – сделал бы это запросто, из «любви к искусству», чтобы унять дрожь. В конце концов я принял предложение Сереги… Потом, до моего бегства в Вашингтон, начался калейдоскоп, стеклышки в котором вначале складывались причудливо, пока я не понял, что эта универсальная детская забава имеет всего с десяток неповторяющихся комбинаций, а потом – все складывается одинаково…

…И вот теперь я вновь ощутил эту дрожь. Она была едва уловимой, скорее, напоминала легкое покалывание, как перед началом простуды. И все же я твердо уверился, что эта была та самая дрожь. Физически я был совершенно здоров. Каменный остров стискивал меня снаружи, он становился мне тесен, как пиджак, купленный на два размера меньше. Гонимый этой дрожью, я бы мог обежать его за день. Напротив ресторана, в котором я сидел, была площадь, за ней – набережная, за ней – бухта, окруженная городами-скалами. Пейзаж вдруг стал мне тягостен. Сердце билось, как колокол. Я бросил на стол деньги за тройную порцию «Узо» и выскочил на дорогу. Единственное место, где я мог успокоиться, была Мнайдра. Минут через двадцать я уже шел длинной мощеной дорожкой к мегалитическому храму. Вокруг не было ни души, только остатки каменных заграждений да крошечные келии-будки с круглыми бойницами, в которых раньше прятались охотники, подстерегавшие дичь. Даже охота – эта страсть, пахнущая кровью, – была здесь вялотекущей: охотники тихо сидели в укрытиях и лениво подстреливали доверчивых уток. Да и на кого было охотиться, если в больших количествах здесь водились только кролики? Да и то Великий магистр, основавший столицу Мальты в четырнадцатом веке, рыцарь де Ла Валлетт, умудрился умереть во время охоты на этих ничтожных существ! Охота предполагает простор…

Я вошел в храм и растянулся под открытым небом на поросшей травой земле. Вокруг возвышались стены, сложенные из идеально подогнанных многотонных глыб. Я прикрыл глаза и раскинул руки. Если, как говорят, здесь, в этом магическом месте, душа способна отделиться от тела, я хотел послать ее в путешествие за сотни миль. Я не заметил, как заснул.