Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

Я вошел обратно в город, как полный кретин, прохожие с удивлением поглядывали на меня. За квартал от нужного дома мой энтузиазм стих, как и ветер, который к ночи сворачивался здесь клубочком и дремал до утра. Что-то мешало мне быть собой до конца! Для этого нужно было слишком много: содрать с себя налет чужой речи, счистить всю рутину, суету, окаменелости повседневности, содрать кожу и остаться без нее – тогда Мария де Пинта увидела бы меня совсем другим. Но ТАКИМ я мог бы быть только для той, что напоминает тающий леденец, той, которая знает вкус печеной картошки, песни Высоцкого и считалку про «золотое крыльцо». И которой не нужно объяснять, почему «ночные цветы пахнут воровством»… У порога Марии я понял, что иду прощаться.

…Я открыл дверь и вошел в темноту прихожей. Эд был совершенно прав, когда говорил, что здесь никто не запирает двери даже на ночь. На всем острове была одна тюрьма, и в ней содержались только два преступника, один из которых был российский хакер. Я знал дом Марии как свои пять пальцев и поэтому на ощупь прошел на второй этаж, где была ее комната. Из-под закрытой двери выбивалась тонкая полоска тусклого света – очевидно, Мария, как обычно, читала перед сном. Я тихонько вошел и увидел ее склоненную над книгой голову. Мария полулежала в кровати и, судя по густой волне черных, блестящих в свете лампы волос, закрывавших лицо, дремала. Я осторожно прикрыл за собой дверь. Несколько секунд я смотрел на ее трогательную позу, а потом вытащил книгу из рук. Она сразу же открыла глаза и удивленно улыбнулась.

– Ты? Я тебя не ждала сегодня…

Она начала старательно поправлять и без того аккуратно причесанные волосы, будто это помогло бы ей стать более привлекательной.

– Что это? – указала глазами на букет, который я держал в руках. Я совсем забыл о нем и торопливо положил цветы ей на колени.

– Это тебе. Цветы.

Лицо ее просияло. Она погрузила его в букет, и я подумал, что, очевидно, он пахнет бензином и пылью. Потом она резко встала, придерживая ворот ночной сорочки, словно застенчивая школьница.

– Я сейчас. Только душ приму… Я не знала, что ты придешь…

Да, именно так оно было всегда. Душ, чистые простыни, которые она старательно перестилала, выбирая белоснежно белые, с мережкой, выключенная лампа и включенный магнитофон с умиротворяющей музыкой. Все, как в медленном подводном царстве…

– Подожди. Не уходи. Посиди немного. – Я усадил ее обратно, сел в кресло напротив и прикрыл глаза. – Я скоро уйду. Уже поздно, а завтра у меня сумасшедший день.

Она присела на край кровати и смотрела на меня непонимающим взором, не хватало того, чтобы она сложила руки на коленях, как послушная ученица.

– Ты хочешь поговорить? – Я видел, что губы ее пересохли. Она боялась говорить со мной. Она всегда боялась говорить со мной… Ей казалось, что покорность и молчаливая преданность – все, что нужно чужаку, отбившемуся от своей стаи. – О чем же?

Настроение мое менялось каждые полчаса. Совсем недавно я хотел увидеть ее, осыпать цветами так, чтобы желтые лепестки застряли в волосах, упасть лицом в колени девушки, которая неизвестно за что полюбила меня, и просить прощения, и говорить о том, что я не достоин ее послушания, и вызвать у нее бурю гнева или слез, может быть, даже – пощечину или сумасшедшие прощальные поцелуи. Но тусклая лампа, упоминание о душе и воспоминание о перестилании постели повергли меня в совершенно аморфное состояние.

– Скажи, зачем я тебе? – наконец спросил я. – Почему ты до сих пор не бросила меня? Разве у тебя не было на примете кого-нибудь более достойного… всего этого? – Я обвел рукой ее комнату – чистенькую и просторную, с изящными статуэтками божков и эльфов на туалетном столике.

Она смотрела на меня испуганными глазами.

– Знаешь… – продолжал я, – Эд говорит, что ты похожа на Бьянку Борджиа и Мону Лизу в одном лице… Вот за кого тебе нужно выйти замуж, иметь детей и все такое…

Мой язык уже начал заплетаться. То ли от усталости минувшего дня, то ли от выпитого.

– Ты хочешь сказать, что… – голос ее срывался, – что мы больше не будем встречаться?

– А зачем? Разве ты счастлива со мной? – произнес я как можно беспечнее.

Она встала, накинула пеньюар и снова присела на кровать.