Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

Давно я такого не слышал! Это была семейка, знакомая мне по многочисленным примерам из прошлой жизни, в которой во всем заправляла привычка. Я даже мог с точностью описать затравленный взгляд супруги и кроличьи круглые глазки ее мужа. Обычно такие рьяно снимают свой отдых на видеокамеру, «отмечаются» присутствием на модных мюзиклах и собирают библиотеку, корешки книг которой должны гармонировать с цветом обоев. Я вдруг понял, почему меня иногда так раздражала Мария, – она могла бы быть именно такой женой, готовой к покорности и порабощению. И именно со мной, генетическим тираном, она бы приобрела такой же затравленный взгляд. Хорошо, что этого не произойдет… Я давно не слышал родной речи и не предполагал, что она вызовет у меня такую реакцию – я разозлился. Эх, подняться бы этажом выше, войти бы и сгрести этого самоуверенного совдеповца в охапку! Стоп. Как говорят американцы, это их проблемы.

Я встряхнулся, принялся за уборку и достаточно быстро убрал свои номера. Причем сегодня в комнате моего обидчика был еще больший бедлам, чем раньше. Но я убрал здесь с особой тщательностью.

В 713‑м меня ждал очередной сюрприз: с прошлого дня там ничего не изменилось. Даже постель осталась идеально чистой и не смятой. Все лежало на прежних местах. Только у порога стояли кроссовки, а «лодочек» на высоком каблуке не оказалось. Было ясно: она в номере не ночевала. Меня вдруг охватила ревность. Вот как? Значит, она здесь не одинока? Значит, она такая, как все?!

Потом я заволновался: а вдруг с ней что-то приключилось? Я представил эдакую растеряшку-мечтательницу в очках, в странных «лодочках», в которых здесь не ходят, с растерянным взглядом и угловатыми движениями. Да с ней могло случиться все, что угодно! Я еще раз тщательно проверил номер – я мог определить на глаз, ночевал ли в нем постоялец. Это была профессиональная наблюдательность, и она меня не подвела. Сегодняшней ночью здесь и муха не пролетела. Меня затрясло, как бабушку, потерявшую в магазине внука.

Я быстро закончил работу, переоделся и спустился в холл. На «рецепшине» сидел Скот Вайль.

– Послушай, Скотти, – сказал я. – Дама из 713‑го оставляла ключ?

– Вот он, – Скот указал на ячейку, – а что?

– Когда?

– Откуда мне знать? Я заступил с утра.

– В шесть?

– В шесть.

– И ключ уже лежал в ячейке?

– Да… А что тебя беспокоит?

И правда, что меня беспокоило? Я и сам не мог ответить на этот простой вопрос.

– Просто… мне кажется, если постоялец исчез, об этом нужно сообщить сразу… Мало ли что…

– Ну ты даешь! Ты что, записался им (Вайль кивнул на группу туристов у входа) в няньки? И вообще, брось лишние хлопоты. Я знаю, что это за дама. Будь уверен, у нее все в порядке.

– Ты знаешь?! – Я даже задохнулся. – И кто она?

– Ну не то чтобы знаю, – замялся Скот. – Слышал, что о ней говорил старший менеджер: она приехала по делам в Асри, вроде бы хочет организовать поставки нашего шардоне в свою страну. А большего нам знать не положено…

Все оказалось так просто, банально и даже пошло!

Книга, леденцы, носочки, записка… Какие глупости! Просто я искал повод к жизни. Хоть какой-нибудь крючок, чтобы зацепиться. Так складывались обстоятельства внутри меня самого. И мне следовало бы это понять раньше. Я, как зверь, превратился в нюх, слух и осязание – шел на знакомый запах, на вкус, на малейший проблеск ассоциаций. Я шел, как животное. Я был болен…

Я кивнул Вайлю, снова зашел в подсобку и накинул рабочую куртку. Тележку с собой я не взял, но для отвода глаз перекинул через плечо несколько чистых полотенец и поднялся на седьмой этаж. Вошел в 713‑й, закрыл за собой дверь. Тоска сосала мое сердце, как гигантская мифическая змея. Я лег на кровать и зарылся лицом в подушку. Мне не было страшно, что Она вдруг может войти. Плевать! Она приехала сюда по делам. По серьезным бизнесовым делам. У нее нет очков и рассеянности, ей не присущ робкий взгляд и угловатость движений. О, я видел этих дамочек, начавших с «челночных» поездок в соседнюю Польшу или Турцию! Им не достался отцовский бизнес, как Монике, они всего добивались сами, и поэтому их лисьи мордочки через десять лет приобрели хищный оскал. А внушаемое из поколения в поколение смирение вырвалось наружу полной и безграничной вседозволенностью, которую дают деньги. Там, откуда я приехал, было только два варианта: первый – это та женщина сверху, лепечущая с мужем, и второй – женщина-машина, женщина-танк, окаменевшая от ежедневных дел.

Девочка в очках, с кремом на курносом носу умерла. А если бы не умерла, вряд ли у нее был бы иной вариант выбора…

От подушки исходил свежий запах лаванды из нашей прачечной, который мне уже опротивел. Я встал с постели, намеренно оставив на ней вмятину. А потом… Потом поступил, как последний озорник в пионерском лагере: завязал банное полотенце узлами, вспомнив, как в лагере «Орленок», а потом в армии, мы прибивали к полу чьи-нибудь тапочки, пришивали грубыми нитками одеяло к простыне и писали на зеркалах непристойности зубной пастой.

Я бросил полотенце на смятую мной постель. Это было более чем глупо.