Пуля времени

Опер за кем-то бежал, но постоянно оглядывался в поисках собственных преследователей. Он ловил или его ловили. Дореволюционные наганы и маузеры в этом бредовом допущении мирно соседствовали с вполне современными пистолетами Макарова и автомобилями с мигалками. А извозчики на облучке обгоняли московские пробки из тонированных «бэх». Это было похоже на кино.

А Бурлак, без преувеличения, потерялся во времени. Не мог ответить даже самому себе, где он, где настоящая жизнь, а где…

Поэтому, когда во сне таки произошла долгожданная встреча с неуловимым Двуреченским, Бурлак не удивился, что проводник между мирами вдруг достал ствол и направил его на Юру. Хамелеон. Перевертыш. Человек, который всю дорогу водил его за нос. Кто бы сомневался.

– Ну, стреляй, не тяни, – предложил Юра.

То, что он не боялся смерти, – факт известный. Но в том, как спокойно поддавался и вверял свою жизнь непонятно кому, было что-то новенькое. Наверное, от размягчения мозгов во сне. Наяву он уже что-то предпринял бы.

– А поговорить? – неожиданно предложил Двуреченский.

– О чем? – вяло спросил собеседник на мушке.

– Да хоть о премьере в электротеатре в Большом Елоховском. Там будут показывать «Прекрасную Люканиду».

– Что-то не припоминаю…

– Приходи… И женщину свою приводи.

– Какую женщину?! – вспылил Юра.

В последнее время он настолько был занят вопросами элементарного выживания, что и не думал ни о каких женщинах. Хотя мог бы…

Как ни странно, в Москве его ждала еще не так давно любимая Оксана. Они относительно спокойно, без криков и битья посуды, прожили вместе четыре года. И только последние года два любовная лодка традиционно начала биться о быт, разные интересы, нехватку времени друг на друга и далее по списку.

Но когда он вспоминал об Оксане в последний раз? Юра не мог сейчас этого вспомнить! Даже Рита – подруга атамана банды, которую он видел-то дня два – будила в его воображении более теплые чувства, чем та, которую он наблюдал годами.

– Во сколько сеанс? – неожиданно для себя спросил Бурлак.

– Как обычно, в семь.

«Ничего не поменялось…» – пробормотал Бурлак про себя.

– Сколько стоит билет? – спросил он уже вслух.

– Рубль. На лучшие места побольше, рубль пятьдесят, – ответил Двуреченский, продолжая держать его на мушке.

Бурлак хотел еще что-то сказать. Но опасный собеседник его перебил. В буквальном смысле.

– Ладно, что-то мы заболтались с тобой. Бывай!

С этими словами Двуреченский без лишних сантиментов спустил курок. Раздался выстрел. И Бурлак почувствовал себя убитым…

Глаза застилала кровь. Изображение поплыло. Сознание поднялось над телом и вылетело в форточку.

8

Юра очнулся в своей комнате в «меблированных апартаментах». Как водится при подобных просыпаниях, со лба крупными каплями стекал пот. Плюс одышка. Понадобилось еще с полминуты, чтобы восстановить нормальное дыхание. Ночной кошмар, как он есть.

Юра огляделся. Была настоящая ночь. Улицы Москвы начала ХХ века не подсвечивались, витрины и рекламные щиты призывно не горели, Останкинская башня, которую еще не построили, не переливалась всеми цветами радуги. Поэтому, несмотря на приоткрытое окно, Бурлак-Ратманов лежал почти в кромешной темноте.

Но, как в фильмах про мастеров восточных боевых искусств, – необязательно видеть, чтобы понимать, что происходит вокруг. Опер явственно почувствовал чье-то присутствие. Этот кто-то был в его комнате и сидел на единственном стуле в противоположном от него углу.

Постепенно вырисовывался и силуэт незнакомца или незнакомки. Женский. И уже довольно знакомый. В углу спартанского холостяцкого жилища – за неимением достоверных данных о собственном будущем Ратманов снимал пока только такое жилье – сидела Рита.

Нагая и прекрасная. Опасная, как смерть, и манящая, как жизнь. Как награда за беспрецедентные переживания последних дней и непонятки на личном фронте последних лет. Или как черная метка, выданная ему Хряком. Это смотря как посмотреть.

Ратманов инстинктивно – профдеформация – потрогал постель рядом с собой. По смятой простыне и еще теплому следу от тела можно было предположить, что Рита уже была здесь.

Почувствовав, что он проснулся, женщина тоже подалась вперед. А хмурый опер и несгибаемый бандит растаял и без раздумий принял ее в свои объятия. Даже сам от себя не ожидал. Тюфяк. Тряпка. Рохля. Мямля. Можно было вспомнить множество подобных оскорблений и адресовать их самому себе. Но Бурлаку в кои-то веки захотелось обычного человеческого счастья. И в кои-то веки, не просчитывая свои действия на несколько ходов вперед, он просто поддался чувству.

Так хорошо ему не было уже очень и очень давно. Или ЕЩЕ не будет лет этак девяносто восемь…

9