Пушкин и Грибоедов

Привычная интуиция Татьяны (человеческое свойство, не дар небесный) идет впереди ее рассудка – и в очередной раз не обманывает ее… «Не может он мне счастья дать». Вот и сказаны героиней уже в ночь после именин очень важные слова. Емкая фраза позволяет по-разному расставить акценты. Выделим ключевое слово «счастье». Оно понималось Татьяной как высшая награда жизни, но за недоступностью теряет теперь значение цели жизни. Это ведет к ослаблению волевого импульса. Тогда начинает звучать: он не может дать… К чему это приведет? «…я другому отдана».

Пушкин сохраняет верность принципам своего повествования. Вновь убеждаемся: он не желает давать готовые решения, а, с изящной подсказкой, оставляет ответы на возникающие вопросы на додумывание и выбор читателей.

Заранее неизвестно, какие потенциальные способности в человеке разовьются, а какие заглохнут: это зависит от сопутствующих обстоятельств, от непредсказуемых промежуточных шагов. В романе в стихах ситуация усугубляется. Самопознание персонажей не может обгонять авторские решения, а поэт начал обширное повествование без предварительно обдуманного плана, на доверии к жизни, способной скорректировать план. Не просто записывается заранее придуманное – происходит неостановимое познание автором героев, углубление в их характеры.

Татьяна (конечно же, надеясь на лучшее) в своем письме все-таки учитывала возможность двойной реакции героя:

Надежды сердца оживи,

Иль сон тяжелый перерви,

Увы, заслуженным укором!

Но это акция вежливости. Онегин предстал перед ней в его обаянии – и не порадовал взаимностью. Умом она понимает: он поступил с нею «благородно»; тем не менее считает его выбор несправедливым. Сердце страдает, но поправить этим ничего нельзя. Довольно абстрактные объяснения героя вряд ли были ею поняты. Душа Онегина открылась (хотя бы приоткрылась) ей в его покинутом кабинете. Нет надобности преувеличивать это знание, нет возможности его конкретизировать. Но Татьяна, для которой любовь была главной ценностью жизни, поняла самое важное: любовь – не единственная ценность в духовном мире каждого человека, бывают иные предпочтения.

Значение онегинской школы для героини абсолютно точно определено Белинским: «Итак, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания; ум ее проснулся. Она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви» (с. 497).

Именно так! Вот теперь Татьяне станут понятны онегинские слова: «Но я не создан для блаженства; / Ему чужда душа моя…» – раньше они не могли восприниматься иначе, как нелепость, фраза. Выходит, герой перед ней не лукавил: иерархия ценностей индивидуальна и разнообразна. Духовное, хотя и заочное общение Татьяны с Онегиным преобразовало ее любовь. Теперь Татьяна не только поймет, но и примет образ мыслей Онегина – другие «страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви».

Если раньше, до этого момента, Татьяна в глубине души, вопреки прямому отказу Онегина от ее любви, даже самой себе боясь признаться в этом, все еще на что-то надеялась (в ночь после именин эта надежда, даже в худшей форме, выплеснулась наружу), готовая погибнуть, считая гибель от него любезной, то теперь она сознательно и отрешенно переступает черту. Она становится одновременно близкой Онегину и бесконечно далекой от него. Онегин и не подозревал, какую трагическую пропасть между ними он разверзает, предлагая Татьяне любовь брата. Она и стала его сестрой. Но теперь другие отношения между ними невозможны. Татьяна по-прежнему продолжит любить Онегина, но эта любовь задвигается в тайники души, чтобы существовать для нее одной; отныне она исключительно духовна и будет избегать даже малейшего выражения в поступке.

Продолжая любить героя, Татьяна освобождает себя от нравственных обязательств перед ним. Теперь, и только теперь, и только поэтому перестает осознаваться как измена любимому брак с другим. Татьяна изменилась не тогда, когда вышла замуж и стала княгиней: это перемены внешние. Их бы тоже не было, если бы в Татьяне перед тем не произошли перемены внутренние. В понимании Татьяны брак без любви не являлся нарушением нравственной нормы: это закрепленное традицией выполнение долга. Видимо, можно сказать больше: брак без любви в сознании героини, где-то в запасниках, сохранял, конечно, не сравнимые с ценностями брака по любви, и все-таки некоторые ценности. Но для этого надо иметь сердце спокойное, а если в нем любовь к другому? Правда, Онегин сам отказался от этой любви и даже советовал полюбить «снова». Татьяну не связывают обязательства перед Онегиным, однако тут нужно переступить через собственный внутренний запрет. Теперь смирение «души неопытной волненья» становится возможным. Как Онегин, она будет искать интересы жизни вне любви; будет помнить и завет няни: «Так, видно, бог велел». «Посещения дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девочки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина» (Белинский, с. 498).