Пушкин в русской философской критике

Сватушка, сватушка,Бестолковый сватушка!По невесту ехали,В огород заехали,Пива бочку пролили,Всю капусту полили!Тыну поклонилися,Верее молилися:Верея ль, вереюшка,Укажи дороженькуПо невесту ехати.Сватушка, догадайся,

За мошоночку принимайся,В мошне денежка шевелится,Красным девушкам норовится[290].СватНасмешницы, уж выбрали вы песню!На, на, возьмите, не корите свата.(Дарит девушек.)ОдинголосПо камушкам, по желтому песочкуПробегала быстрая речка.Во быстрой речке гуляют две рыбки[291].Две рыбки, две малые плотицы.

А слыхала ль ты, рыбка сестрица[292],Про вести-то наши, про речныя?Как вечор у нас красна девица топилась,Утопая, мила друга проклинала?СватКрасавицы! Да что это за песня?Она, кажись, не свадебная: нет.Кто выбрал эту песню, а?ДевушкиНе я.Не я – не мы…Сват

Да кто ж пропел ее?(Шепот и смятение между девушками).КнязьЯ знаю кто!

Все творчество Пушкина – это блеск летнего полдня, в котором звучит «увы»: свадебный пир «Князя», преизбыток формальной красоты, совершенная гармония, как будто бы «искусство для искусства», куда врывается весть из того мира, грозный голос подземных черных «хтонических» богов – и сбивает с толку построения всех формалистов и всех идеологов, всех усматривающих в творчестве Пушкина выражение внутреннего равновесия и благополучия – в то время как «уравновешена» у него и «благополучна» только поверхность формы, «свадебный обряд творчества, да и то – до поры до времени…

СвахаВсе хорошо, – одно нехорошо.ДружкоА что?СвахаДа не к добру пропели эту песнюНе свадебную, а Бог весть какую.

Конечно, Пушкин – автор не только пламенного «Пророка» и псаломного «Когда для смертного умолкнет шумный день», но и прохладной, как утренняя заря, «Вакхической песни», сдержанный и ультраакадемический тон которой нашел себе соответствующую интерпретацию в мерной музе А. К. Глазунова.

Но надо быть очень нечутким, чтобы не заметить, как, вооружившись монументальным стилем – «стилетом», классической размеренностью, Пушкин заклинает мир, где царствует жуткая Геката, «могучая Персефона» и прочие хтонические божества, и призывает солнечного бога ФебаАполлона против «чар ночных» Диониса, против всякого колдовства и наговора, даже против «метафизики», которую он вместе с Гёте готов клеймить эпитетом «ложной мудрости»:

Как эта лампадка бледнеет[293]Пред ясным восходом зари,Так ложная мудрость мерцает и тлеетПред солнцем бессмертным ума –Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Попытки спасения от «древнего хаоса» силами равновесия формы проходят через всю историю человеческого творчества… Да и само искусство следует именовать «преодоленным хаосом». В этом человек, сознательно или бессознательно, стремится следовать за Богом-Творцом, по образу которого он создан. Но здесь заклятия самые сильные, самое высокое совершенство формы часто бывают тщетны. Таинственная стихия, вызываемая на дневную поверхность принятием «божественного напитка», возливаемого на трагический алтарь, – бушует неудержимо, и катастрофа в том или ином смысле совершается. И возникает радикальная для нашего послебиблейского, послеантичного времени тема, которую никак не может миновать философия искусства:

– Рок или крест?

Артист – существо двойственное, даже двусмысленное, он живет между роком и крестом, хотя и стремится порой – и всегда тщетно – смягчить свои тайные боли, увивая или давая увивать свой терновый венец розами, так что получается дилемма:

Роза или крест?

Но дилемма эта – ложная, потому что она – кажущаяся, мнимая… Собственно говоря, человеческое творчество вызывается тайной этого двусмысленного положения, а потому рок (и розу) он переживает как крест, а крест (и розу) – как рок…