Путь к сердцу. Баал

– Нет, дай я скажу. Те мужчины, что живут в лесу, – они на самом деле «дикие», понимаешь? Они ловят нас и издеваются…

– В смысле, трахают? Большинству нравится.

– …держат на привязи, обходятся, как с рабынями…

Как и вы с ними в пределах Стены, видимо.

– …не уважают, не лечат, если заболеваем, только бьют…

Ну, надо же, как страшно.

Будь он поглупее, и сам бы рад наколотить такую вот клушу. Да вот только совесть, и рука не поднимется.

Вслух же Баал сказал другое:

– Иди уже. Приготовь что-нибудь на обед. Должна же быть с тебя какая-то польза.

И Аля ушла. Все еще полная намерений отстоять свою девичью честь и разочарованная, оттого что не вышло.

Он ухмыльнулся, глядя ей вслед, и снова взялся за пилу.

А перед обедом заглянул к Лохудре:

– Никого не видела?

– Нет. Ночью спокойно было.

– Утром тоже?

– Я бы сказала.

Регносцирос переступил на крыльце, задумчиво пожевал губы.

– А ты, я слышала, пилишь чего?

– Тебе какое дело?

– Никакого.

Он помолчал. Она заговорила вновь.

– А ты один живешь? Кажется, я женский голос сегодня слышала.

Черные глаза недобро прищурились, зло сверкнули:

– Хочешь сплетни собирать, езжай обратно в город.

«А иначе без жратвы останешься», – прочитала соседка по лицу и тут же примирительно залепетала:

– Да я так спросила, ты не это… Никого не видела, никого не слышала. А увижу – скажу.

Регносцирос на прощание фыркнул, как разъяренный бык.

– Значит, говоришь, в лесу мужики совсем-совсем «дикие»?

Алеста молчала. Наварила мяса, потушила овощи, выложила все это ему в тарелку с высокими бортами и теперь сопела, не желая отвечать.

А его так и подмывало ее подразнить – не унималась злость.

– Так, может, если бы вы их приласкали, они бы и «дикими» быть перестали? Не пробовали?

«Пробовали, – зло сверкнули карие глаза, – не помогает».

– А то ведь, – скалился Баал, – от ласки любой мужик шелковым станет. Просто погладить надо правильно и там, где надо. Главное, понежнее.

Обед получился вкусным, наваристым – ему по душе. Балык на кости сочным, бульон ароматным, овощи пряными, почти что ресторанными – точно, хорошая хозяйка, прямо жаль, что «повернутая».

Далось ему это слово – лесбиянка. Видать что-то задело внутри, и потому непривычно желчная ирония так и лезла наружу.

– Женщина – что она может дать другой женщине? Что предложить? Погладить друг друга в постельке, поцеловать нежненько? Но это ведь не то? Она ни взять, как следует, не умеет, ни навалиться, ни силу показать, ни до правильного экстаза довести. Да и зачинать вам приходится от Богини – от мужиков разучились, – стыдно, честное слово.

Щеки Алесты пошли красными пятнами. Такими же алыми от прилившей крови стали и кончики ушей, а после и шея. А стоило Регносциросу задать вопрос: «Ну и как они тебе в постели, бабы-то?», как гостья громко хлопнула дверцей шкафа, бросила полотенце, которым вытирала руки, и молча покинула кухню.

«Гордые они, розовые-то», – хмыкнул Баал мысленно и принялся шумно хлебать бульон.

* * *

Дикий! Эгоистичный! Дурак! Вот почти такой же дурак, как и остальные мужчины, – даром, что красивый и что на добрые поступки горазд – все равно глупец. Как поддеть – так туда же! Почему не дослушал, почему не попытался понять? Сделал идиотский вывод и тут же принялся цепляться, как пацан, который нашел пыльную колючку и теперь лепит ее на все, на что та прилепится.

Болван!

Алеста шлепнула сырой тряпкой по доскам, пихнула таз с водой в сторону и переползла на новое место – туда, где еще не мыла.

Она ведь пыталась ему объяснить, что сама не была довольна таким раскладом в Обществе, что восставала против установленных порядков, что боролась, как умела, против матери и системы, но разве он слушал? Сразу же решил, что она ненавидит – да что там, презирает – всех мужчин поголовно и готова смотреть исключительно на женщин.

Фу, гадость-то какая!

И сам же разочаровался – по лицу видно, – что привел в дом такую гостью.

«Может, даже жалеет, что спас».

От этой мысли делалось противно. Какое-то время Аля сидела на полу в спальне, рассматривала тусклые в свете единственного окна стены, боролась с по-детски прилипчивой, как та же колючка, обидой.

Ну и что, что жалеет? Не все ли равно? Две недели пройдут-пролетят, а потом их дороги и не пересекутся более. Спасибо она уже сказала, что еще нужно?

Ничего.

А обида – два печальных глаза из темноты – не уходила, готова была разразиться внутри горючими слезами.