Путь к сердцу. Баал

– Такие, про которых рассказывала бабушка. Я хочу… хочу не такого, как в Лиллене.

– А в других городах?

– У нас все одинаковые.

Бог Смерти теперь смотрел на нее – его взгляд она ощущала кожей. На этот раз в нем плескалось любопытство.

– Опиши.

– Идеального мужчину?

– Да.

– Ну, – Алька на секунду замялась, – хочу, чтобы он был… сильным. Чтобы мог сам решить, что хорошо, что плохо, чтобы умел защитить семью, чтобы умел… дерзить. Не слушался моих слов беспрекословно, не подчинялся, не ходил на задних лапах. Пусть лучше грубый, пусть лучше кулаком по столу, но со стержнем внутри…

Сбоку послышался сдавленный хохот:

– Прямо меня описала.

– Ну… да.

Она сама удивилась тому, что и в самом деле похоже.

– А, знаешь, – добавила задумчиво, глядя в туман, – такого, как ты, я бы смогла полюбить. Насовсем.

Хохот прекратился. Над крыльцом вдруг повисла такая тишина, будто на сотни миль вокруг ни души – ни скрипа, ни дыхания, – только биение собственного сердца.

– Я… Я сказала что-то не то? – Алька резко встрепенулась. – Ты прости, я не имела в виду… Послушай. Я… – требовалось срочно переключить тему, – все хотела спросить, как я могу тебя отблагодарить за доброту? Ты столько для меня сделал…

– Отблагодарить? – оборвали неожиданно грубо. – Не лезь ко мне. Вообще, поняла?

И ее ставший вдруг мрачным сосед резко поднялся с крыльца, дернул на себя входную дверь – едва не сорвал ту с петель – и скрылся внутри.

Алька, выпучившись, смотрела на белеющий в тумане покосившийся забор.

* * *

Память хранит не только воспоминания. Она так же хранит весь пережитый опыт, который, словно бусины из шкатулки, можно по желанию доставать и перебирать – память делает человека тем, кто он есть.

Баал много раз жалел, что не стер ее. Что не забыл тот дом на узкой улице с высокими деревьями, названий которых он не знал, что не забыл их убогую квартиру, в которой все дешевое, вышарканное и напоказ, что не забыл лица матери.

Лучше бы забыл. А вместе с ним все то, что пережил в детстве, – ворох из разноцветных обид, сомнений, тревог и бесконечных дней без ласки.

«Я могла бы тебя полюбить…»

Сколько раз он пытался сделать так, чтобы его полюбил самый дорогой на земле человек? Сколько раз приносил маме полевые цветы, которые она, не таясь, при нем же выбрасывала в урну, сколько их совместных портретов нарисовал – карандашом, криво и как умел – и все они отправились следом за цветами? Сколько раз принуждал себя сесть за уроки, оценки за которые так и не принесли желаемого счастья, – думал, станет умным, талантливым, умелым, и она полюбит его.

Не полюбила.

Нет ничего сложнее в жизни, чем выпрашивать чью-либо любовь. Нет ничего бесполезнее и глупее.

«Я могла бы…»

Могла бы она. Ерунда! Люди, которые могут, не говорят, что они «могут», – они просто делают.

Регносцирос даже не злился, вместо этого чувствовал страшную всепоглощающую пустоту – вечно это сослагательное наклонение с частицей «бы». И что ему нужно будет сделать, чтобы «могла бы» Алесты переросло в уверенное «люблю»? Остричь волосы, заново изучить манеры, стать рафинированным, как мальчики из ее родного общества?

Ну уж нет. Хватит ему этих «могла бы». Он тоже думал, что мать «могла бы» – сильно старался, – а она не смогла.

На улице жарко, а ему было холодно. Все в жизни хорошо, а ему грустно. Звонил Аллертон, звал в гости в следующую среду, Дрейк так ни о чем и не спросил, заказов было не много и не мало – на жизнь хватало и не утомляло, будни двигались своим чередом.

Но ее «я могла бы тебя полюбить» что-то задело внутри.

И глазам снова увиделся сидящий на подоконнике темноволосый мальчик, ждущий с работы мать и все еще верящий – уже с долей грусти, но все же, – что чудеса случаются.

* * *

Алька ворочалась в другой комнате.

Странно, но именно в этот вечер она вдруг поняла, что должна достучаться до него. Продолжать колотить в запертую дверь столько, сколько нужно, чтобы та поддалась. А все потому, что за той дверью находилось что-то волшебное, что-то очень ей нужное, что-то жизненно необходимое.

Да, он брыкается, рычит и плюется, да он к себе не подпускает, но именно так и ведут себя раненые люди. Не хотят добра, лишь бы не было и зла, – боятся боли.

У нее получится.

Зачем? Станет видно. Но если бы раненой была она, благодарила бы Бога, если бы кто-то стучался в ее дверь, если бы кому-то было не все равно.

«Хороший ты мой…»

Она мысленно гладила мужское лицо кончиками пальцев и представляла, как ее сосед, наверное, уже спящий в соседней комнате, успокаивается, расслабляется, становится умиротворенным, как жесткие складки вокруг губ расслабляются, как расходятся в стороны нахмуренные брови.

– Я тебя не оставлю. Все будет хорошо, – шептала в темноту, – верь мне.

Среда.

Утро.

Чего хотят удрученные предыдущим жизненным опытом люди?

Чтобы от них отстали.

Да-да, гонят прочь, ругаются плохими словами и выглядят злыми и несчастными. И чем хуже опыт, тем злее слова и тем агрессивнее будут гнать.