Путь к социализму: пройденный и непройденный. От Октябрьской революции к тупику «перестройки»

Прокурор РСФСР Н. В. Крыленко, выступая на XVI съезде, недоумевал, почему в докладе ЦКК-РКИ не был рассмотрен вопрос о перегибах (к слову сказать, его не затронул на съезде почти никто из делегатов, а если и упоминал, то как о вовремя исправленной мелочи, на которую не стоит обращать много внимания). Крыленко пытался объяснить съезду всю опасность происходящих процессов: «Мне представляется, что три момента не позволяют сейчас пройти мимо этих фактов. Это, с одной стороны, то, что эти перегибы получили достаточное все-таки распространение; с другой стороны — в отдельных случаях они были исключительны по своему содержанию, и, в-третьих — при такой распространенности не было оказано им немедленного противодействия со стороны руководящих партийных организаций в областях, краях и округах»[620]. Особенно Крыленко беспокоила укоренявшаяся практика пренебрежительного отношения к закону со стороны партийных работников: «Закон — дело наживное; сегодня есть, завтра нет, можно взять и отложить в сторону»[621]

.

На эти слова последовала весьма характерная реплика Ройзенмана: «Кулаки не наживное, больше не оживут»[622]. Я затрудняюсь интерпретировать эту фразу иначе, как «цель оправдывает средства».

Крыленко подчеркивал опасность оказания давления на судебные органы: «И здесь мы подходим ко второму основному вопросу: о нарушении систематически второй директивы ЦК, не раз подчеркнутой ЦК, не раз предписанной жестким постановлением Политбюро и запрещающей предрешать решение отдельных судебных дел в ином порядке, чем такой, который указан в законе. ЦК не раз говорил об этом и предупреждал, что вмешательство в отдельное конкретное судебное дело в смысле предрешения судебного приговора, в смысле прямого вмешательства не должно иметь места. А на деле это имело место»[623]

. С го речью он описывал типичную ситуацию: «…Я спрашивал судей: зачем ты здесь вынес решение, которое не имеет отражения в обстоятельствах дела? Мне отвечали: я имел такое указание, такая была директива.

Вот это превращение нашего судебного партийного аппарата, нашего прокурорского партийного аппарата в придаток административного механизма, стирание полностью их политического, их партийно-политического лица — явилось результатом пренебрежительного отношения к законам как к революционной норме, как к норме партийной, отношения, которое было усвоено многими и многими»[624]. Когда один из прокуроров пытался потребовать соблюдения закона — применения ст. 61 (о саботаже хлебозаготовок) только после применения административной меры (пятикратного штрафа) — он был снят за правый уклон[625]

. Крыленко приходит к печальному выводу: «Нет той устойчивости, которая необходима в системе прокуратуры, чтобы можно было требовать, чтобы прокурор во-время мог сообщить обо всем Центральному Комитету»[626]. Более того: «…раздавались голоса: прокуратура устарела, прокуратуру нужно устранить…»[627]

. Н. В. Крыленко знал, о чем говорил. Ведь и его самого не миновала участь оказаться среди тех, кто вынужден был проводить решения, не вытекавшие из обстоятельств дела — ему пришлось выступать государственным обвинителем на процессе так называемой «Трудовой крестьянской партии», чье дело от начала до конца было фикцией.

Презрение к закону уже вырастало за рамки личных свойств отдельных руководящих работников. 7 января 1930 года Московский комитет ВКП(б) вынес постановление — впоследствии отмененное — о ликвидации всей буржуазии. Крыленко особенно был уязвлен тем фактом, что МК партии не просто совершил политическую ошибку, а счел возможным прямо пойти против советских законов[628].

Выступление Крыленко было поддержано на съезде, пожалуй, только одним человеком — членом ЦКК А. А. Сольцем. «Закон не может предусмотреть всякого случая, — указывал он в своем выступлении, — и я бы ничего особо ужасного не видел в том, что говорил т. Варейкис, заявляя, что законность — это дело наживное, если бы действительно законность наживалась, но она не наживается, на нее обращают очень мало внимания. У нас обращают внимание тогда, когда по тому или другому случаю желают вмешаться и давать директивы по определенному делу, когда очень злоупотребляют этим»[629].

Дела так называемых «вредителей» ясно свидетельствовали о тенденции превращения судебно-репрессивной системы в орудие административного произвола. Сейчас уже трудно оценить, сколько среди осужденных было действительных организаторов саботажа и диверсий (ведь и то, и другое имело место), а сколько оказались жертвами бюрократического фанатизма, списывавшего на «вредительство» собственную некомпетентность, изображавшего как «вредительство» чем-то не угодившие им действия, но подчас и просто критические суждения, трезвые оценки обстановки.