Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк. Шесть персонажей в поисках автора: Барышников, Бродский, Довлатов, Шемякин и Соловьев с Клепиковой

В иммиграции, в чуждом ему со всех сторон Нью-Йорке, Петров держится одним Петербургом. Только в его случае это – Ленинград. Не фон, а именно герой, отдельный герой или скорее стихия, пронизавшая всю прозу Клепиковой. В итоге возникает такой лирически пронзительный и сугубо индивидуальный портрет города – оприходованного литературой до упора. Однако Клепикова различает в нем черты и оттенки, не уловленные еще другими фанатами Петербурга. О том, что «закат в Ленинграде предпочитал Офицерскую улицу», что Петербург «уж точно единственный на земле морской порт, что держит свое море на запоре от жителей» и многое, многое – без всякой натяжки – другое. Эти оригинальные черточки и маньеризмы в знакомом, казалось бы, наизусть лице и складе Петербурга возникают, возможно, благодаря прощальному, щемящему, ностальгическому, но и достаточно трезвому, сухоглазому, аналитичному взгляду, что и дало, наверно, повод Ольге Кучкиной в «Комсомолке» написать, что проза Клепиковой не эмоциональна. Что не совсем справедливо и к чему я еще вернусь.

Мало того, отстаивая уникальность и вдохновенность родного города, автор, в лице своего героя Петрова, устраивает очную ставку Петербурга с Нью-Йорком. Побеждает, конечно, и без всяких усилий, колдовской и ни с чем не сравнимый город на Неве – а не на Гудзоне.

Вот еще одна, почти уже драгоценная сейчас, на пейзажном безрыбье нынешней российской прозы, авторская мета Клепиковой – внимание и любовь к природе, тонкий лиризм природных описаний. Тут будет и «окно в шестом этаже, принявшее на себя весь закат», и мыло «Земляничное», пахнущее «именно лесной, обочинной земляникой», и «шершавый лист земляники, когда ягода уже съедена – это был, помнится, колючий, в рубчик, шевиотовый лист, обдирающий губы», и список всех родов и видов облаков, включая «облако, похожее враз на цветочную клумбу». Как тут не помянуть такого облачных дел мастера, как Набоков, – обозначим традицию, от которой открещивается Клепикова, но следует ей, единственная из русских писателей.

Само собой, у Клепиковой-прозаика есть и свои недостатки, которые суть продолжение достоинств. Случаются провалы в композиции, метафорическая и эпитетная густота, сквозь которую приходится пробираться, и порою даже некоторая зашифрованность реальности из-за авторской боязни трюизмов – что угодно, только не называть вещи своими именами! Однажды мы прогуливались в Комсет-парке на Лонг-Айленде, и Лена сказала: «Челобитчики», указывая на стаю щиплющих траву гусей. Вот ведь – если Лена не употребит эту метафору в прозе, гуси так и останутся непоименованными.

Не физическим отсутствием Клепиковой в России, а скорее отсутствием в России литературного процесса как такового можно объяснить, что ее проза, здесь и там издаваемая, не стала событием в культурной жизни страны. Конечно, жаловаться ей грех. Клепикова была номинирована на престижные премии, включая «Национальный бестселлер» и «Премия Белкина». Появились серьезные и весьма положительные рецензии. К примеру, упомянутая статья Ольги Кучкиной в «Комсомольской правде» была вопросительно, но без никакой иронии подзаглавлена: «У Набокова появился наследник?», а ответ содержался в последней фразе: «Талант Елены Клепиковой победил».

Опускаю многочисленные отклики, иногда с очень точными, а не просто лестными для автора характеристиками, типа «литая, скрижальная проза Елены Клепиковой». Однако два эпистолярных отзыва приведу, потому что они принадлежат поэтам – Евгению Евтушенко с его удивительной зоркостью на литературный дар и Зое Межировой, одного из самых утонченных ныне читателей.

Евгений Евтушенко (после телепередачи, где Лена прочла отрывок из «Невыносимого Набокова»):

Меня больше всего поразил кусочек блистательной Лениной прозы о Набокове. Давно не читал в русской прозе ничего равного по насыщенности и артистизму языка, да и по анализу психологии. Лена, по-моему, готова для романа.

Зоя Межирова: