Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Здесь было совсем иначе. «Сверните влево возле желтого здания, — сказала моей матери по телефону женщина в офисе. — Если вы доехали до Китчен-Дик-роуд, значит, вы уже проскочили». Там был пруд с утками, стрельбище и старый теннисный корт, на нем стоял продавленный пинг-понговый стол. Мы позвонили в колокольчик и довольно долго прождали; наконец появился Мэт и размашисто направился к нам через двор. «Это вы, леди, желали пострелять из пистолетов? — спросил он. — У вас есть всё, что нужно? Защитные наушники? Пистолеты?» Мама опешила. «Нет, — пролепетала она. — Женщина в офисе сказала, что пистолеты есть у вас». «Нет у меня никаких пистолетов. Есть гладкостволки. Могу дать вам гладкостволки». Он достал из шкафа два ружья 410-го калибра и уродливую махину, ее приклад был обмотан тряпьем и скотчем. Мы вместе пошли на площадку. «Я никогда не стреляла по тарелочкам», — сказала я. Он усмехнулся и протянул мне первое ружье. «Покрепче уприте в плечо, — сказал он. — Прижмите щекой и не бойтесь, тогда отдача будет мягкая. И смотрите на цель, а не на прицел». Я долго мазала, но потом пристрелялась. «Давай!» — сказала я, зеленая тарелка взмыла в воздух, я проследила за ней, напряглась, тарелка разлетелась вдребезги и упала в воду. Стремительный полет тарелочек завораживает. Сердце бешено колотилось, в воздухе остро пахло стреляными гильзами. «Преследуйте ее, — сказал Мэт. — Преследуйте. Вы взяли чуть высоко. Добивайте ее. Чтоб не мучилась».

Мы отстрелялись и вернулись в офис рассчитаться. На стене висели медали. «Боже, Мэт, у вас было олимпийское золото!» На его губах снова мелькнула усмешка. «Угу. Я вырос в этих краях. Всю жизнь стрелял».

Когда мы ехали обратно, мои руки еще дрожали от усталости. Забавно, я всегда питала отвращение к ружьям. Так уж вышло, что старая пневматическая винтовка, которая была в нашей прошлой жизни, в «Высоких деревьях», стала символом всего ненавистного мне. Мать частенько стреляла из нее по белкам, прямо из окна своей спальни. В мои обязанности входило выносить мусорное ведро, и нередко среди отбросов мелькали их окоченелые скрюченные тельца. Изъятая полицией винтовка стала для меня воплощением беспорядка и потенциальной опасности самого алкоголизма. Единственным, что отчетливо запечатлелось в моей памяти в связи с тем злополучным вечером, был полисмен, выходящий из дверей нашего дома и уносивший винтовку.

В какой-то момент вам надо расстаться с прошлым. Допустить, что каждый делал всё от него зависящее. Взять себя в руки и пойти своей дорогой. Тем вечером я вышла одна прогуляться по берегу и задумалась о своем любимом рассказе Карвера. Он называется «Никто ничего не сказал» и был написан в 1970 году: блестящий ход, сделанный в тяжелые для Карвера времена. Он мог нацарапать его, скрючившись над блокнотом в своем автомобиле (как он нередко делал тогда), пытаясь вырваться на час-другой из докучливой домашней жизни.

Рассказ написан от первого лица, с точки зрения подростка, который просыпается и слышит, как ссорятся его родители на кухне. Он пихает своего младшего брата, но тот не понимает намека и отбивается. «Прекрати пихать меня, идиот, — вопит он, — я всё расскажу!»[346] Рассказчик не хочет идти сегодня в школу и убеждает мать, что ему нездоровится. Он наблюдает, как она собирается на работу, перечисляя наставления и запреты: «ни к чему зажигать плиту», «в холодильнике есть тунец», «не забудь принять таблетки». Не дождавшись ее ухода, он включает телевизор, хоть и без звука, но мать никак на это не реагирует.

Мать ушла, теперь дом в его распоряжении. Он рыщет по родительской спальне, отыскивая свидетельства их сексуальной жизни. Он не находит «резинок», но его очень волнует найденная баночка вазелина. Что-то тут нечисто, ясное дело. Он выдвигает ящики в поисках денег, а потом решает сходить на речку Берч половить форель. Осень, сезон ловли еще не закончился, осталась неделя или две.

Когда он идет по Шестнадцатой авеню, перед ним на обочине останавливается красная машина. За рулем женщина. «Довольно тощая, и около губ полно маленьких прыщиков». Она предлагает его подвезти. Он слушает ее болтовню и представляет, как приводит ее домой, хотя очевидно, что он не вполне понимает, чем люди занимаются в постели. На берегу речки он подрочил и запустил в воду струю. Несколько раз закинул удочку поудобнее, перебегая с места на место. Вода была низкая, кое-где по ней плыли желтые листья.

Неподалеку от аэропорта он делает еще одну попытку, забросив удочку в более глубоком месте. Едва он успел подумать о французском поцелуе с той прыщавой женщиной, как конец удочки задрожал. Он выловил зеленую форель, которая почти не билась на леске. Какая-то странная была форель. «Лесной мох, оттенок именно такой. Будто рыба долгое время пролежала завернутая в мох и впитала в себя его цвет».