Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

В Ки-Уэст Уильямс возвращался не раз. В 1949 году он снял небольшой домик на Дункан-стрит, где поселился со своим партнером Фрэнком Мерло и с дедом — тощим, похожим на аиста преподобным Дейкином, к тому времени овдовевшим и коротавшим безрадостные дни в Сент-Луисе со своей дочерью и всё более и более воинственно настроенным зятем. Следующей весной Уильямс купил дом и многие годы обустраивал и расширял его, построив бассейн и прекрасный рабочий кабинет с желтыми стенами и фотографиями Чехова и Харта Крейна в рамках. Он работал под шелест пальм и бананов, наводивший, как писал он Марии Сен-Жюст, на мысли о «босоногих девах, сбегающих по ступеням в шелковых юбках»[240].

Танцы субботними вечерами в «Слоппи Джойс» с хорошим джаз-бандом на ступенях и Фрэнком, отплясывавшим свой дикарский линди-хоп. Плавание на Саут-Биче, в ту пору еще не застроенном мотелями и парковками. Размеренная работа. В течение долгого времени Ки-Уэст дарил Уильямсу идеальное равновесие покоя и приятного возбуждения. Вот, к примеру, запись, сделанная ранним утром 1 января 1954 года, когда Теннесси лег в клинику близ Нового Орлеана, подозревая у себя рак:

О как безумно мне хочется вновь очутиться в Ки-Уэсте, войти поутру в свой кабинет, где небо, расчерченное игольчатыми ветвями казуарин, окружает меня со всех четырех сторон, а внутри меня кофейное тепло и творимые мною миры. А ранним вечером отправиться на берег и медленно, спокойно, созерцательно пить на розовой террасе и спокойно плыть в живой, приятной прохладной воде[241].

Теннесси Уильямс

С какой любовью это сказано! Прислушайтесь к потоку слов: медленно, спокойно, созерцательно, спокойно, живая, приятная, прохладная. Это место словно обволакивает писателя, перенося в миры его фантазии. И несколько лет спустя в письме: «Я собираюсь отдохнуть и восстановиться в милом, милом уголке, в домике в Ки-Уэсте с Лошадкой и собакой»[242].

Я вышла к этому домику утром, едва бледное низкое солнце показалось на небе. Он находится на углу Дункан-стрит и Леон-стрит. Обшитый белой вагонкой коттедж со свежевыкрашенными красными ставнями и железной крышей скрывался за огромными пальмами и кактусами с цветами, похожими на лоскутки красного шелка. Казалось, это смягченный вариант заросшего сада из пьесы «Внезапно, прошлым летом», буйного и неподконтрольного человеку.

Уильямс жил тут время от времени до самой смерти в 1983 году, хоть и не всегда в компании дедушки и Лошадки — мне вдруг вспомнилось, что фамилия Фрэнка означает по-итальянски «черный дрозд». Этим утром я задумалась об их отношениях. Судя по всему, Фрэнк Мерло был совсем неплохим парнем. «Он вел себя вполне достойно, — отмечал Кристофер Ишервуд, — сохранял хладнокровие, даже когда они с Теннесси подвергались чудовищному давлению в обществе и в профессиональной среде»[243].

Вначале их отношения были напряженными: Фрэнк хотел моногамии, он и привнес в жизнь Теннесси гармонию и упорядоченность, но тот никогда не был однолюбом. Хотя в 1949 году он со страстью признается: «Я люблю Ф. — глубоко, нежно, безусловно. Думаю, что люблю каждой частицей своего сердца»[244]

.

Во второй половине 1950-х положение вещей стало меняться. После смерти отца, Корнелиуса Уильямса, в 1957 году Теннесси обратился к психоанализу и озаботился тем, что сам называл «дурдомом с плюшевой подкладкой»[245], — обретением трезвости, или, во всяком случае, его попыткой. Серьезность, с которой он приступил к этому делу, прослеживается в его записных книжках, где он отчитывается ежедневно («выпил немного больше моей нормы»). Его лаконичная детализация включает такие записи: «Два скотча в баре. Три глотка утром. Дайкири в „Грязном Дике“. Три стакана красного вина за ланчем и три за обедом — еще на этот час два секонала, один зеленый транквилизатор, название которого не знаю, и еще желтый, он вроде бы называется резерпин или как-то так»[246].

Психотерапевт доктор Кьюби заодно пытался излечить его и от гомосексуальности: «Успешно разрушил мой интерес ко всем, кроме Лошадки, но, возможно, очередь дойдет и до него»[247]. В записных книжках и письмах этого времени Теннесси отмечал растущую дистанцию между ним и Фрэнки, хотя в августе 1958 года он с сожалением отмечал: «Мне не хватает Лошадки и собаки, с которыми я жил в Риме»[248].