Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Оглядываясь из 1970-х на этот сумбурный период, Теннесси пришел к выводу, что расшатали ситуацию их пьянки и употребление наркотиков. При этом свидетельства друзей говорят о том, что подозревать Фрэнка в употреблении наркотиков было чистой паранойей. Кроме того, он нередко обвинял своего любовника в сексуальной неверности, хотя и это — по крайней мере, отчасти — не более чем подозрительность и спутанность сознания хронического алкоголика. Сопоставим это с его собственными откровениями: секс вчетвером с трансвеститами; безумный уикенд с нежным красавчиком по прозвищу Дикси Докси. Дома его встречает глухое молчание, хлопание дверями, блюдо с мясным рулетом, разбитое о кухонную стену, — подобное поведение Мэри Чивер приводило в замешательство ее мужа, хотя сторонний наблюдатель, скорее всего, заметит очевидную связь между разгульными пьянками одного из партнеров и желанием другого спать в одиночестве.

Прослеживать события 1960-х становится всё труднее. Письма всё реже, а дневники, которые Теннесси вел более или менее прилежно с 6 марта 1936 года, совсем сходят на нет в сентябре 1958-го. Нам остаются «Мемуары», странный, ненадежный документ. Даты зачастую неверны, события порой сбиваются в кучу либо пересказываются в беспорядке. Как заметил Дональд Уиндэм, с которым Уильямс когда-то дружил, а затем, вероятно, чем-то обидел:

Возможно, в «Мемуарах» нет ни одного эпизода, который бы не произошел когда-то, с кем-то, как-то, но, скорее всего, это было с другим человеком, в другое время, с другими деталями. Завесы неоднозначности одна за другой опустились над его жизнью[249]

.

Мемуары — это, конечно, не данные судебной экспертизы, и алкоголик вместо более или менее точной фиксации событий говорит сам с собой, смущаясь и терзаясь, но намертво вцепившись в отрицание.

Согласно этому зыбкому свидетельству, в 1960 году Фрэнк начал терять вес и силы. Когда он уехал в Нью-Йорк на обследование, Теннесси пригласил в дом на Дункан-стрит молодого художника. Приятель Фрэнка предупредил его о вторжении соперника, и Фрэнк примчался домой. Он сидел в углу гостиной, и его большие глаза мрачно следили, по словам Теннесси, за ним и за художником. Затем внезапно, «как дикая кошка, он перепрыгнул через всю комнату и схватил художника за глотку»[250]. Вызвали полицию, и Фрэнка отвели к одному из друзей (полиция Ки-Уэста относилась к Фрэнку с симпатией, как, впрочем, и все, с кем он был знаком). Когда наутро Фрэнк вернулся, Теннесси укладывал в машину свои бумаги. «Когда завелся мотор, Фрэнки сорвался с крыльца. „Ты покидаешь меня, не пожав мне руку? После четырнадцати лет?“».

Читая между строк, с грустью представляешь себе, как человек уничтожает сложившийся уклад своей жизни. Мне кажется, это классический пример желания алкоголика причинить себе боль, раня самое дорогое существо, демонизируя и затем изгоняя его, будто этим можно чего-то достичь. В письме (без указания даты), адресованном Марии Сент-Жюст, звучит тот же мстительный мотив: «Лошадка сделал, пожалуй, всё, что было в его силах, чтобы разрушить и унизить меня, так что мне придется найти в себе смелость забыть беднягу»[251]

.

Весной 1962 года Фрэнк настоял на встрече в Нью-Йорке. Уильямс пришел со своим агентом, и была достигнута договоренность, что Фрэнк продолжит получать денежное содержание — неприятное словцо в завершение четырнадцатилетних отношений. Через десять минут после того, как все разошлись, Фрэнк позвонил и попросил о свидании тет-а-тет. Они встретились в ближайшем баре, и Теннесси произнес слова, которые якобы на многие годы запечатались в его памяти: «Фрэнк, я хочу снова стать хорошим». Впрочем, если всё было именно так, то трудно не заметить, что он завязывал не с тем, чем надо.

Временное затишье. Затем — во всяком случае, если верить «Мемуарам» — в 1963 году общий знакомый сообщил, что Фрэнку диагностирован рак легкого. Во время операции выяснилось, что опухоль очень близко к сердцу, поэтому хирурги просто зашили его и отправили обратно в Ки-Уэст. Несколько месяцев он был совершенно неуемным, ходил на танцульки в сопровождении бульдога Джиджи и отплясывал свой бешеный линди-хоп. Когда Фрэнк стал слабеть, он вернулся на Дункан-стрит, и его устроили в бывшей их с Теннесси общей спальне, а Теннесси с новым дружком, поэтом по прозвищу Ангел, заняли комнату внизу. В какой-то момент Теннесси и Фрэнк вдвоем вернулись в Нью-Йорк. Фрэнк весил уже меньше ста фунтов и стал похож «на скелет воробья», но по-прежнему упорно отстаивал свою независимость. На ночь он запирал дверь, а вечером смотрел телевизор, устроившись на двухместном диванчике рядом со старым Джиджи, и в их глазах, по наблюдению Теннесси, было почти одинаковое выражение стоического терпения.