Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Он подходит к Скотту. На мгновение мы видим истинную глубину их чистых чувств друг к другу. Хемингуэй этого пугается[235].

Они говорят и говорят, вразнобой пересказывая большие куски своих биографий, что людям не свойственно, но, возможно, свойственно призракам. В самом конце Хемингуэй вспоминает, как предал Скотта в «Празднике, который всегда с тобой». Скотт слушает и отвечает: «Мне кажется, ты еще более одинок, чем я, а может, так же одинок, как и Зельда». Они пристально смотрят друг на друга, и Хемингуэй кричит:

К черту! Хедли, Хедли, позови меня, игра становится слишком вялой, не могу больше в нее играть. (За сценой женский голос поет «Ma biond».) Это мисс Мэри, с которой ты никогда не был знаком, она мой добрый нежный друг и товарищ на охоте и на рыбалке — в конце моей жизни. Мы пели эту песенку вместе ночью, а наутро я решил разнести себе череп, всего лишь по одной, но веской причине: моя работа закончилась, крепкая, трудная работа была сделана вся — и незачем продолжать…

Что ты на это скажешь, Скотт?

Песенка существовала в реальности. В книге «Как это было» Мэри вспоминает, что в последний вечер в Кетчуме они разошлись по своим спальням. Они перекликались через стенку, ласково обращаясь друг к другу «котенок». Мэри запела песенку, и муж ее подхватил. Песенка называлась Tutti mi chiamano Bionda

(«Все называют меня блондинкой»), а не Ma Biond, и пелось в ней о женских волосах, к которым Хемингуэй всю жизнь был неравнодушен.

Возможно, он думал о локонах Марты цвета тростникового сахара или о Грете Гарбо, смотрящей вбок из-под пряди волос. А возможно, о Марии, возлюбленной Роберта Джордана из романа «По ком звонит колокол», девушке, которую тот называл «крольчонком». Фашисты обрили ей волосы, и они уже немного успели отрасти. Волосы цвета пшеницы, сожженной солнцем, и чуть длиннее меха на бобровой шкурке, и когда Роберт погладил ее по голове, у него перехватило дыхание.

Если он думал о Марии, то, возможно, и о Роберте Джордане, который однажды сказал себе: «Но я думаю, что ты избавишься от всего этого, когда об этом напишешь. Напишешь — и сразу всё уйдет»[236]. В конце романа он со сломанной ногой один лежит за сосной на склоне горы, уговаривая себя побыть еще немного живым, чтобы застрелить офицера фашистского патруля, тогда Мария с маленьким партизанским отрядом сумеют вырваться. Он ослабел и старался «удержаться, не дать себе ускользнуть от себя самого, как снег иногда соскальзывает со склона горы». Он продолжает думать о том, чтобы застрелиться, прежде чем потеряет сознание, иначе фашисты схватят его и будут пытать. «Теперь ты имеешь право это сделать. Правда. Говорю тебе: теперь можно»[237]. Затем, дав себе это разрешение, он понимает, что в силах подождать одну-две минуты, когда солдаты выйдут из леса на дорогу, и он закончит крепкую, трудную

работу, ради которой сюда пришел.

* * *

Следы пребывания Теннесси Уильямса в Ки-Уэсте оказалось отыскать не так легко, хотя он прожил в этом городе почти сорок лет. Он приехал сюда 12 февраля 1941 года, то был период скитаний и бедности, и «Стеклянный зверинец», бесповоротно изменивший его жизнь, еще не был написан. Приехав сюда впервые, чтобы прийти в себя после удаления катаракты на левом глазу, Уильямс снял бывшее помещение для рабов при особняке «Пассаты», принадлежавшем морскому капитану. Его пьеса «Битва ангелов» только что провалилась в Бостоне, и ему нужно было восстановить не только зрение, но и веру в себя. «Я выбрал Ки-Уэст, потому что плавание для меня было практически способом существования, а поскольку Ки-Уэст — самая южная точка Соединенных Штатов, я рассудил, что плавать там можно»[238], — писал он в «Мемуарах».

Так всё и оказалось. Кроме плавания здесь нашлись упоительные возможности иных приключений (ведь рядом располагалась морская база с множеством матросов), а утренний покой благоприятствовал работе. «Основные здешние занятия — это пьянки и глубоководная рыбалка; дома — по большей части видавшие виды лачуги из вагонки, на крыльце сушатся рыбачьи сети, во дворе полыхают кусты пуансеттии, — писал он из „Пассатов“ приятелю, добавляя: — В ближайшие недели намереваюсь только плавать и валяться на берегу, пока снова не почувствую себя человеком»[239].