Путешествие к живым

Я не намерен распространяться о колонизаторских происках Испании, а позднее — Соединенных Штатов. Несмотря на несправедливость и жестокость колониализма, ему удавалось в некоторых случаях сочетать «свое и чужое» — национальные традиции страны и влияние, привнесенное с Запада.

За три с лишним века оккупации Испания не создала на Филиппинах ничего, кроме нескольких церквей. Ей не удалось навязать жителям островов ни своей культуры, ни своего образа мыслей, ни своего искусства даже в какой-либо видоизмененной форме, как это имело место в Латинской Америке. Американцы, сменившие в конце прошлого века испанцев, тоже не оказали серьезного влияния на жизнь Филиппин.

Однако я не собираюсь делать выводы из этой исторической ситуации — довольно распространенной, но не столь простой, как кажется. Пока я ограничусь лишь таким элементарным определением: Филиппины — независимая страна с населением около двадцати двух миллионов, демократическая по своему укладу и слаборазвитая экономически.

Сегодня все мое внимание приковано к одному из главных последствий слабого развития экономики — к здоровью, вернее, к его отсутствию. Своим путешествием я обязан Всемирной организации здравоохранения. Моим глазам откроются язвы мира. И мне хотелось бы приблизиться к ним с чистым сердцем — с сердцем справедливым. Я с опаской отношусь к своим порывам. Я знаю, что существует горькая благотворительность, великодушие, которое повергает в бездну отчаяния, убийственное сострадание, доброта, приправленная желчью; мне известна эта призрачная любовь к ближнему, жалость, вечно жаждущая изобличения. Иногда я боюсь попасть в число тех, кто в тайниках души вовсе не прочь поглазеть на несправедливости и, узрев лик голода, проказы или безумия, все свалить прежде всего на злого боженьку.

Рождение человека в Маниле

Манила, 19 октября.

Самое скверное в Маниле — ее климат, влажный и жаркий. Непрекращающаяся испарина раздражает и угнетает, вам некуда от нее деться. Воздух окутывает человека, словно ватная стена: в него можно завернуться, но нельзя пробить; горячий туман застилает все кругом.

Землетрясения, которые случаются здесь по нескольку раз в год, и бомбежки последней войны наполовину разрушили город. Рядом с руинами зданий, построенных еще испанцами, и обезглавленными церквами возвышаются слепящие своей белизной новые дома американцев. Дома эти возникают где попало — посреди огромного пустыря, на краю нечетко спланированной площади, на незастроенных, обжигаемых солнцем участках, каких немало в городе. В Маниле отсутствует настоящий центр, нет основных магистралей. Не имея определенных границ, город расползся во все стороны со своими пустошами, трущобами, бидонвиллями, американскими барами, роскошными гостиницами, ярко раскрашенными бензоколонками, мексиканскими церквами, китайским кладбищем, пестреющим множеством зелено-голубых фаянсовых фигурок. По шумным улицам беспорядочно движется плохо регулируемый транспорт; мчатся «джипы» с кузовами самой неожиданной формы и окраски — своеобразные городские такси, и на каждом витиеватыми буквами выведено название романса: «Oh, darling!» или «Honey moon». Все это налетает друг на друга, разъезжается в разные стороны, лишает вас ощущения места.

В ресторанах, с виду экзотических, подают американские блюда; в ресторанах американского типа, напротив, подают испанские или китайские блюда, а чаще — кушанья, лишенные всякой национальной принадлежности. Повсюду звучит американский жаргон, сплошь да рядом состоящий из сокращений. Прохожий не может ступить шагу без того, чтобы ему не предложили женщину — женщину без имени в этом городе, как и она — безликом, темном и душном, где бессонница путает часы ночи.

Однако я отдаю себе отчет в том, что слишком упрощенно воспринимаю этот климат, этот город, эту страну. Я еще не понимаю ее, но говорю себе, что теперь это понимание стало для меня необходимостью. Неспособность воспринять жизнь во всех ее возможных формах свидетельствует лишь о недостатке веры в человечество. Как неустойчиво мое душевное равновесие, если оно покоится лишь на думах об одной стране, одном континенте, где я родился, на привычном для меня образе жизни. Неужели я окажусь одним из тех слабых людей, которые могут спокойно дышать только в привычной им атмосфере, а очутившись вне родной стихии, испытывают нечто вроде духовной астмы?

Манила, 20 октября. Я посетил больницу, оборудованную в бывшей испанской тюрьме. Это родильный дом. Дозорные дорожки, проходящие под высокими стенами, обжигает солнце. Комнаты, узенькие окна которых едва пропускают свет, несмотря на духоту, оказываются местом, где можно найти спасение от жары. Кровати в этих комнатах стоят почти вплотную. На постелях с низкими изголовьями женщины обливаются потом, одни — расслабленные после родов, другие — прислушиваясь к схваткам.