Путешествие к живым

Затем обряды следуют один за другим. Хило раскладывает клеенку, открывает флакон очищенного спирта. Я оглядываюсь. Через городскую площадь, на которую выходят окна маленького диспансера, едут тележки, груженные сахарным тростником. Нестерпимая жара. В открытую дверь стараются заглянуть ребятишки. Я слышу голос инструкторши, что-то рассказывающей своей ученице. Звучный тагалог (один из малайских языков, на котором говорят на острове Лусон) прерывается продолжительными паузами, во время которых слышно лишь усердное пыхтенье. Позвякивают инструменты. Я смотрю на хило: в руках у нее набитая опилками кукла.

— Следующая, — говорит инструкторша.

Подходит другая хило — пожилая женщина с морщинистым лицом. На ней праздничное платье. Корсаж сшит из желтой материи, напоминающей накрахмаленный тюль. Рукава, расходясь от плеча, развеваются, как два крыла. Хило водворяет куклу из опилок в искусственное чрево, завязывает льняную пуповину, ставит кипятить воду, закуривает сигарету.

На сегодняшний день две тысячи филиппинских хило стали вполне надежными акушерками. Правда, некоторые из них торопятся использовать выданные им стерилизаторы вместо кастрюль, но для большинства приобщение к таинствам гигиены явилось толчком и к обретению чувства достоинства.

Хотя многие хило и неграмотны, тем не менее они стали как бы государственными служащими. В тех домах, куда их зовут, чтобы принять роды, хило просят отца записать в специальную книгу свое имя, имя жены, имя новорожденного, дату рождения. В тех случаях когда отец не умеет писать, призывают на помощь кого-нибудь из соседей. Чтобы впоследствии легче было разобраться в подобных записях, рядом с именами и датами хило рисуют условные значки. Дату символизирует солнце с лучами, ребенка — зигзаг, напоминающий тельце в утробе матери. Одни хило для украшения возле адреса, рядом с простым треугольником, означающим дом, рисуют дерево. Другие дорисовывают ребенку крылышки — тревожный символ в этой стране, где столько детей умирает в раннем возрасте.

Небо Таклобана

24 октября. Мы покидаем остров Лусон и направляемся на юг. Тайфун — о приближении его вот уже несколько дней сообщают метеосводки, в которых он именуется «Люси», — вынуждает нас приземлиться и провести ночь на острове Себу. Дождь, дождь без конца. По затопленным улицам мелькают бесчисленные двуколки — единственный вид городского транспорта. В центре пустыря стоит большая бетонная церковь, освещенная яркими огоньками свечей. Народу собралось так много, что некоторые верующие опустились на колени прямо на улице, у входа в церковь. В шуме вечернего ливня слышатся звуки молитвенных песнопений. Едем дальше. Позади, на фоне серого города, еще долго светится церковь, напоминая охваченную пожаром ригу.

Утром мы прибываем на соседний остров Лейте. К умытому, но уже снова знойному небу поднимаются облака, белые, как дым паровоза. Именно здесь Китайское море смешивает свои воды с водами Тихого океана, отсюда открывается широкий горизонт приключений — свободная морская гладь, путь к Гаваям — последним островам мира. Высаживаемся в Таклобане, расположенном в маленькой бухте в северной части острова. В этот небольшой городок не доходит дыхание открытого моря; тут царит жгучая скука. Иногда сюда заглядывают торговые суда — за копрой. Другие пароходы, поменьше, курсируют между островами архипелага. Эти старые, грязные суденышки заволакивают морской канал надоедливым дымом. Порой они не возвращаются, затонув во время тайфуна вместе с пассажирами и их грузом: ручными корзинами с кокосовыми орехами, утоляющими жажду. Об этих кораблекрушениях говорить не принято. Тайфун пролетает, светлеет промытое небо, жизнь продолжается…

Таклобан, 26 октября. Мы остановились в единственном терпимом отеле города (всего их здесь три или четыре). Название громкое — «Гранд Отель». На Филиппинах испанскими остались только имена, фамилии, цифры и некоторые вывески. Население изъясняется на примитивном английском языке и диалекте своего острова, а иногда также на тагалоге, являющемся наряду с английским официальным языком этой двуязычной страны. В «Гранд Отеле» воздух не кондиционирован — не в пример большинству гостиниц Манилы. Тут вполне можно задохнуться. В душевой я обнаруживаю огромного черного паука. Чтобы избежать бессонницы, мне остается искать пристанище в Клубе летчиков, открытом в ночное время.

Анита, одна из официанток бара, где мы лакомимся крупными жареными креветками, предостерегает меня:

— В Клубе летчиков люди часто дерутся боло.

Боло — это длинный нож, которым филиппинские крестьяне пользуются для рассекания кокосовых орехов. Слова Аниты возбуждают во мне тревожное любопытство — то, что вернее всего способно толкнуть на безрассудство.