Путешествие во времени с хомяком

Это ужасно. Она мягко высвобождается, держит мои руки и заглядывает мне в лицо со словами:

– Э-э-э… Всё в порядке? – а я снова говорю ей:

– Мама? – и понимаю, что всё испортил.

Она неприятно удивлена, но старается не показывать этого. Переводит взгляд на дедушку Байрона и всё ещё держит мои руки, чтобы я не бросился обнимать её снова.

– Это… гм… – начинает дедушка Байрон, – это мой внук Ал Чаудхари.

Мама наклоняет голову, смотрит мне в глаза и медленно говорит:

– Привет, Ал. Очень приятно познакомиться. Понятно. Она решила, что я плохо соображаю или у меня какая-то задержка развития, – ну а что ещё она могла подумать? Так начинаются самые странные и неловкие пятнадцать минут в моей жизни. Или – по аналогии с тем, что сказал мой тёзка профессор Эйнштейн про горячую плиту/симпатичную девушку – «пятнадцать минут с мамой, которая в то же время вам не мама, да ещё и в компании её подозрительного мужа покажутся вам вечностью».

Мы с дедушкой Байроном проходим в уютную гостиную, мамин муж Родди, теперь уже инспектор полицейского управления Нортумбрии, приносит чай, а ещё коробочку сока с трубочкой специально для меня, словно я пятилетний малыш. Мама, Родди и дедушка Байрон ведут взрослую светскую беседу со всеми этими «как ваши дела?» и другими вежливыми вопросами. За несколько минут я узнаю, что у мамы и Родди нет детей, но есть несколько племянниц и племянников, которых они очень любят, что они переехали сюда около восьми лет назад, и Родди сам построил оранжерею, и так далее… Но потом разговор идёт в другое русло: я не произнёс ещё ни слова, и кажется, будто большие вопросительные знаки повисли в воздухе – кто я, почему я назвал её «мама» и всё такое.

Мама обращается к дедушке Байрону:

– Вы сказали, Ал – ваш внук? Сын вашей дочери Ги… эм…

– Гипатии. Да.

– Разве она не переехала в Америку или Канаду много лет назад?

– А. Она… хм… вернулась.

И тут встревает Родди с вопросом:

– Но у него ваша фамилия? Чаудхари? – может, это мне просто кажется, потому что я нервничаю, и ситуацию усугубляет то, что он полицейский, но вроде бы в его голосе слышится недоверие.

– Да. Мы хотели сохранить семейную фамилию, – непринуждённо отвечает дедушка.

Нарочито непринуждённо, если вы хотите знать моё мнение. Родди продолжает смотреть на нас с подозрением.

А я? Я просто сижу и не говорю вообще ничего. То есть мне нечего сказать, понимаете? А что бы я мог сказать? Хуже уже не будет.

(Кстати, когда вам говорят это, помните: хуже – будет. Так и произошло, и полностью по моей вине.)

Я сижу на мамином блестящем чёрном диване. Кажется, я знаю, как доказать нашу связь и убедить её, что она моя мама, – надо показать ей мои сросшиеся пальцы. Я дожидаюсь, пока Родди выйдет на минутку, молча и быстро снимаю ботинок с носком, а потом восклицаю:

– Смотри!

(Ещё один совет: если вы в малознакомой компании и хотите укрепить сомнения в вашей вменяемости, есть хороший способ – можете просто разуться, снять носки и крикнуть: «Смотрите!»)

Мама бросает быстрый взгляд на мою ногу, снисходительно и немного нервно улыбается и умоляюще смотрит на дедушку Байрона.

– Мои пальцы! – говорю я. – Синдактилия! Как у моей мамы.

– О да! – восторженно отвечает мама, но это не её настоящий голос. Таким голосом разговаривают с детьми люди, у которых нет своих детей. Он чересчур звонкий. – Твой дедушка сказал тебе, что у меня так же? Ты, наверное, знаешь, какая это редкая штука! Так необычно! Ты особенный, да, Ал?

Особенный.

Мама улыбается мне, но и улыбка у неё ненастоящая. Это улыбка сочувствия, абсолютно искусственная, и большего я от неё не дождусь.

Пора уходить. Я уже не могу выносить этого, поэтому быстро надеваю носок, ботинок и встаю, когда в комнату заходит Родди. Мама уточняет:

– Как у твоей мамы, ты говоришь? – и потом обращается к дедушке Байрону: – Вы, кажется, не упоминали, что у Гипатии синдактилия?

– А, он запутался, бедняга. Он хотел сказать, как у папы. Что ж, был рад снова повидаться, Сара, Родди.

Мы стараемся поскорее убраться из их дома. Я знаю, что вёл себя странно, и Родди всё ещё подозрительно смотрит на нас, когда они прощаются и говорят: «Приходите ещё». Я знаю, что провалил операцию, но у меня в запасе остался последний приём:

– Передай от меня привет тёте Элли! – говорю я, и у мамы меняется лицо. Дедушка Байрон чуть не уволакивает меня оттуда.

Мы садимся на мопед; я оглядываюсь и вижу, как Родди поворачивается к маме. Она поджимает губы и качает головой – и в этот момент я понимаю, что случится дальше. И знаю, что мне нужно делать.

Глава 77

Я ведь уже рассказывал вам, что дедушка Байрон помнит почти каждый день своей жизни? Чем дольше я размышляю об этом, тем сильнее меня это впечатляет. Он помнит важные события вроде свадьбы, пусть этим никого и не удивишь, ведь такие вещи помнят все. Но он может вспомнить и любые мелочи: вкусный обед или одежду, которая была на нём в определённый день.