Путешествия англичанина по России, Крыму, Кавказу и Грузии в XIX веке

Доставив подарки шаху и местной знати, генерал Ермолов сказал мирзе Шафи, что необходимо начать торговые отношения, и было решено, что общение между ними должно фиксироваться на бумаге. «Предосторожность сия была необходима потому, что не раз испытано было, что в понятии Персиян не постыдно и не бесчестно утверждать противное тому, с чем прежде совершенно соглашался или даже божился в опровержение сказанного прежде публично». Генерал сам написал все письма министру, в которых объяснял, что его главная цель состояла в том, чтобы сделать известным намерение русского правительства сохранить все провинции, о возвращении коих так настойчиво просила Персия. Эта информация, по-видимому, произвела очень сильную реакцию при дворе, и никто не захотел сообщать ее шаху. Генерал уже сделал такое заявление мирзе Абдул-Вахабу во время его пребывания в Симанархи, который, как и мирза Бюзюрк, не осмеливался сказать об этом своему государю. Чтобы избавить его от этого затруднения, посол пообещал, что сам сообщит об этом шаху. Но именно этого боялось персидское министерство. Они сказали ему, что сами должны были сделать это предложение без ведома шаха, так как это было бы актом справедливости, если бы Россия вернула провинции или, по крайней мере, часть из них. «Я последний раз сказал им, – писал генерал, – что, сделав обозрение границ, как главнокомандующий в Грузии, донес я Императору о невозможности сделать малейшей уступки, и Государь, предоставив мне власть говорить его именем, без сомнения подтвердить мое мнение. Чтобы их еще более уверить, что я ни в каком случае не уступлю просимого, я сказал, что если увижу я во сне, что им отдаются земли, то, конечно, уже более не пробужусь навеки. Я заметил, что это объяснение имело полный успех, ибо после этого слабо повторяемы были вышеупомянутые требования».

На одной из встреч разговор зашел о мирзе Бюзюрке. Он был недругом России и с враждой относился к генералу Ермолову. Посол объяснил, что «злоба Каймакама против России может иметь для Персии печальные последствия, что сей полный плут может быть причиною разрыва между государствами, что утверждению доброго согласия он не только не может способствовать, но, напротив, выискивал гнуснейшие нелепости, он тем возбуждает против нас народы пограничных в Персии областей». Министры вынуждены были согласиться с этими обвинениями, так они были справедливы. Таким образом, посол смог удалить мирзу Бюзюрка от участия в переговорах.

«16 августа получил я от Мирзы Шафи бумагу, в которой изъяснено было, что Шах предпочитает приязнь Государя Императора пользе, происходящей от приобретения земель… И так благоразумием Шаха война с ними была отвращена, и решено было покоренных земель уже более не требовать».

Уступив мольбам мирзы Шафи и мирзы Абдул-Вахаба, генерал Ермолов согласился положить конец вражде между ним и мирзой Бюзюрком. Великий визирь пригласил посла к себе домой, где находился Каймакам, которого заранее предупредили и который был готов забыть прошлое. «Мы согласились, – писал генерал, – без объяснений и заверили друг друга в дружбе». Шах был очень доволен этим обстоятельством, потому что «сожалел о том, что Каймакам дал мне повод для недовольства».

Генерал Ермолов получал многочисленные приглашения, от которых отказывался. Вместе со своей свитой он обедал у мирзы Шафи; у Низамута Девле, главного казначея страны, губернатора Исфахана и одного из богатейших людей в Персии; у генерал-адъютанта Аллахяр-хана; у Вали Курдистанского, считавшегося вассалом шаха Персии; и у мирзы Абдул-Вахаба.

Желая устроить всеобщий праздник перед своим отъездом, генерал приказал сделать приготовления и подумал, что может пригласить кого пожелает. Но предполагаемое празднество стало настоящим государственным делом. Великий визирь сделал доклад по этому поводу для ознакомления шаха. Монарх разрешил, чтобы оно состоялось, но из списка лиц, которых предполагалось пригласить, некоторые имена были вычеркнуты из-за неравенства их положения с другими, так что вместо сорока или пятидесяти человек было выбрано всего десять или двенадцать. Затем по этому поводу были проведены консультации с высшим духовенством: разрешено ли, согласно Корану, посещать неверного «Мусульмане не могут употреблять пищу, приготовленную Христианами, и потому невозможно было меня посетить; но соизволение Шаха и боязнь оскорбить меня превозмогли совет первосвященников; было решено предложить мне о допущении в мой дом их прислуги, которая бы сама сварила чай, накладывала и резала кушанья». Наконец, праздник состоялся. Все были достаточно сдержанны в еде, но «по окончании приема каждый выбрал кушанье, которое, по-видимому, ему наиболее нравилось, просил, чтобы я приказал принести к ним на дом». Это напомнило мне о практике в России класть фрукты, кондитерские изделия и т. п. в карман после ужина, причем делалось это открыто даже в самых высоких домах.