Путевые впечатления. Юг Франции

Когда его остригли, он опустился коленями на подставку перед плахой и принес самого себя в жертву Господу, произнося при этом такие прочувственные слова, что их невозможно передать; пронизывавшими сердце словами он призвал всех прочесть “Pater” и “Ave Maria ”, потом, с чувством великой любви поцеловав распятие, попросил дать ему медали для отпущения грехов и спросил: “Отец мой, мне завяжут глаза?” И когда священник ответил, что это зависит от него самого, он сказал: “Да, отец мой, это следует сделать,

 — и, глядя на тех, кто стоял ближе всего к нему, добавил: — Господа! Признаюсь, я трус и боюсь смерти. Когда я думаю о ней, я начинаю трепетать, меня охватывает дрожь и волосы у меня встают дыбом; и если вы увидите во мне малую толику твердости, припишите эту заслугу Господу, сотворившему чудо, чтобы меня спасти, ибо, в самом деле, чтобы умереть достойно в том состоянии, в каком я пребываю, нужна решимость, а я ею не обладаю, но Господь меня ею наделяет и премного укрепляет мой дух”.

Он стал рыться у себя в карманах в поисках платка, которым можно было бы завязать ему глаза, но, наполовину уже вынув его, положил обратно и весьма учтиво попросил тех, кто стоял внизу, бросить ему платок. Ему тотчас же кинули два или три платка; он взял один и очень вежливо поблагодарил тех людей, кто кинул ему платки, обещая молиться за них на Небесах, ибо не в его власти оказать им такую услугу на этом свете. Палач подошел к нему, чтобы наложить на его глаза повязку из этого платка; однако вначале он причинил г-ну де Ту сильную боль, закрепив концы платка слишком низко, так что у осужденного оказался прикрытым рот; поэтому палач, сдвинув платок вверх, поправил его положение.

После этого г-н де Ту положил голову на столб, который брат-иезуит вытер своим платком, так как тот весь был мокрый от крови, и спросил, правильно ли он все сделал. Священник объяснил ему, что надо подвинуть голову немного вперед, и он так и поступил. В это самое время палач, заметив, что шнуры на рубашке осужденного не развязаны и стягивают шею, подошел к нему, чтобы распустить их. Почувствовав это, г-н де Ту спросил: “Что там такое? Надо снять и рубашку?” Он готов был ее снять, но его остановили, сказав, что делать это не нужно, следует только ослабить шнуры.

И тогда, держа голову на плахе, он произнес свои последние слова: “Maria, mater gratice, mater miseri-cordiae, tu nos ab hoste protege, et hora mortis suscipe”^[20], а затем: “In manus tuas, Domine”^[21].