Путевые впечатления. Юг Франции

Лишь обогнув скалу с высящимся на ней человеком без головы, вы увидите Лион во всей его протяженности. Продолжая плыть по реке, вы минуете апсиду церкви святого Иоанна, и это, по-моему, единственное сооружение, которое встретится на вашем пути; потом вы приблизитесь к мосту Ла-Мюлатьер, стоящему у места слияния Роны и Соны. От этого моста начинается железная дорога на Сент-Этьенн. Главным препятствием, которое пришлось преодолевать при прокладке дороги, оказалась скала: в ней потребовалось пробить туннель длиной около двухсот футов, вступать под своды которого опасно, поэтому благодаря отеческой предусмотрительности мэра Лиона на одной из сторон туннеля была помещена надпись:

«Запрещается проходить под этим сводом под страхом быть раздавленным».

Этого указания, при всей его тотчас же бросающейся в глаза краткости, оказалось, по-видимому, недостаточно, поскольку в пару ему на другой стороне туннеля пришлось поместить еще одно, более суровое, следующего содержания:

«Запрещается проходить под этим сводом под страхом быть оштрафованным».

Если, получив благодаря этим двум надписям некоторое общее понятие о жителях Лиона, вы захотите составить себе верное представление о самом городе, вам следует проехать по дороге Этруа, где Руссо провел такую восхитительную ночь, а Мутон-Дюверне — такой страшный день, и подняться к церкви Богоматери Фурвьерской, весьма почитаемой и чудотворной, словно римская мадонна. Оттуда становится видным простирающееся на переднем плане скопление домов, которые кажутся еще более серыми и грязными в серебристом отблеске огибающих их Роны и Соны; на втором плане видны зеленые равнины и ландшафты, на которых кое-где уже начинают проступать горы; и, наконец, на третьем плане виднеется бесконечная цепь Альп, чьи снежные пики сливаются с облаками.

В нескольких шагах от церкви находится вход в дом аббата Кая; с террасы этого дома папа Пий VII во время своего вынужденного путешествия по Франции благословлял город, смиренно лежавший у его ног. Помимо того, что эта терраса будит благочестивые воспоминания, она хороша еще и тем, что из-за ее балюстрады можно охватить взглядом весь Лион.

Хотя этот город, который окажется тогда перед вашими глазами, это, как мы уже говорили, родина Филибера Делорма, Кусту, Куазево, Луизы Лабе, Дюга-Монбеля и Балланша; хотя у него есть академия — по словам Вольтера, столь хорошо воспитанная девушка, что она никогда не заставляет говорить о себе; хотя он славится школой живописи, давшей нам Дюбо и Бонефона, — дух его сугубо меркантильный. Лион — место, где сходятся четырнадцать больших дорог и где сливаются две глубоководные реки, по которым привозят заказы и увозят товары, и потому его божеством является торговля; однако это вовсе не торговля приморских городов, возвышаемая опасностями дальнего плавания, где купец — это капитан, а мастеровые — это матросы; это не проникнутая поэзией торговля Тира, Венеции и Марселя, которой восточное солнце служит ореолом, южные звезды — короной, западные туманы — вуалью, а северные льды — поясом; здешняя торговля недвижима и бледна, она сидит за прилавком или опирается о ткацкий станок, она истощает нехваткой воздуха и отупляет отсутствием горизонтов; она отнимает у дня шестнадцать часов, занятые работой, а взамен дает голоду лишь половину пропитания, в котором он нуждается. Да, разумеется, Лион — город живой, бойкий, но это живость и бойкость механизма: в перестуке ткацких станков заключены все биения его сердца.

Вот почему, когда биения этого сердца прекращаются из-за нехватки работы, город становится всего лишь парализованным телом, которому способность к движению может вернуть только прижигание в виде министерских заказов и гальванизирование в виде королевских поставок; тридцать тысяч станков замрут, шестьдесят тысяч человек окажутся без хлеба, и голод, отец бунта, начнет завывать на кривых улицах второй столицы Франции.

Накануне нашего посещения Лиона город только что вышел из одного такого кровавого кризиса; его улицы все еще были изуродованы, дома порушены, а мостовые обагрены кровью; во второй раз за последние три года возобновлялась эта страшная битва, и однажды ее набат пробудит нас снова. К несчастью, торговые бунты вовсе не похожи на политические мятежи: в политике люди стареют, страсти успокаиваются, притязания умеряются; в торговле нужды всегда одни и те же, и они каждый день возобновляются, ибо здесь речь идет не о торжестве общественных утопий, а об удовлетворении жизненных потребностей людей. Закона можно подождать, а вот из-за отсутствия куска хлеба можно умереть.