Путевые впечатления. В России. Часть первая

Это письмо, как Александр и сам сказал, было написано не гением, но оно исходило от честного сердца, а главное, от человека, целиком проникнутого философскими идеями XVIII века.

Характерная особенность той эпохи состояла в том, что философы были честолюбивыми, как императоры, а императоры скромными — не скажу, как философы, но какими следовало бы быть философам.

Если в письме, с которым мы вас только что ознакомили, дорогие читатели, Александр в самом деле поверял свое сердце сердцу князя Кочубея, то вы можете понять, чего стоило цесаревичу наследовать престол отца, убитого прямо над его головой: он слышал его крики и через потолок ощущал, так сказать, его последние содрогания.

И все же он остался на троне. Было ли это самопожертвованием во имя своего народа? Или же власть так притягательна, что, когда чаша поднесена к устам, надо испить ее до конца, пусть даже по краям ее горечь, а на дне — осадок?

Как мы видели, девятнадцатилетний цесаревич в своем письме говорит, что жена разделяет его склонность к уединенной жизни. Если бы их замысел осуществился, это было бы большим счастьем для бедняжки-императрицы, ибо свадебный венец, едва увяв на ее голове, превратился для нее в венец терновый. Императрица поблекла и стала постылой женой уже в том возрасте, когда женщина считается еще молодой, а император, напротив, долго оставался красивым мужчиной и вечно неверным супругом.

Впрочем, как все чувственные люди, Александр был по природе добр и терпеть не мог наказывать. Мы видели, как юный Пушкин бросил ему под ноги свою оду "Вольность", то есть самое страшное оскорбление, какое можно было нанести одновременно величию трона и сыновней любви, и видели, что все наказание поэта ограничилось высылкой из Санкт-Петербурга под надзор отца.

Правда, царю Александру надо было заслужить прощение всей этой молодежи за то, что он принял трон вопреки своему письму к князю Кочубею.

Мы увидим позже, какие страшные последствия имело это письмо, вырвавшееся из-под пера юного философа.

А пока проследим за Александром, но не в политике — история запечатлела, чем была обязана ему Франция в 1814 году, — а в его частной жизни.

Несколько забавных историй дадут ясное представление о человеке. Труднее было бы дать столь же ясное представление об императоре.

Наполеон называл его самым красивым и самым хитрым из греков.

В Александре было столько же простоты, сколько в его отце Павле заносчивости; он часто прогуливался пешком и, вместо того чтобы заставлять женщин при встрече выскакивать из кареты и посреди улицы делать перед ним реверанс, с трудом позволял, чтобы ему оказывали знаки почтения, полагающиеся обыкновенному генералу.

Как-то раз, во время одной из таких пеших прогулок, Александр, видя, что собирается дождь, взял на стоянке дрожки и велел ехать к императорскому дворцу.

— Подожди здесь, — сказал он извозчику, выйдя из экипажа, — я сейчас пришлю тебе плату за проезд.

— Ага! — сказал извозчик. — Вот еще один!

— Что значит еще один?

— А то, что со мной расплачиваются на месте.

— Отчего же?

— Э, я прекрасно знаю, что говорю.

— Ну и что же ты говоришь?

— А то, что каждый раз, когда я подвозил кого-нибудь к дому с двумя выходами и позволял седоку сойти, не расплатившись со мной, я мог сказать прости-прощай моему двугривенному.

— Как, даже если это был императорский дворец?

— Да главным образом здесь все это и проделывают. У знатных господ очень плохо с памятью.

— Тебе следовало пожаловаться, — сказал император, забавляясь разговором, — и потребовать задержать жуликов.

— Задержать жуликов?.. Хорошо, если жулик — из наших. Нас-то известно за что хватать (и он показал на свою бороду). А с вами, господами, у кого подбородки бритые, такое невозможно! Так что, ваше превосходительство, пошарьте получше у себя в карманах или уж скажите сразу, что мне ждать нечего.

— Послушай, — сказал ему император, — вот тебе моя шинель, она стоит твоего двугривенного, хотя ни новой, ни красивой ее не назовешь. Отдашь его тому, кто вынесет тебе деньги.

— Ну что ж, в добрый час, — сказал извозчик, — рассуждаете вы толково.

Через десять минут лакей принес извозчику сторублевую ассигнацию от императора и забрал шинель.

Император заплатил за себя и за тех, кто приезжал к нему во дворец.

Бедный кучер чуть не умер со страху, вспоминая о том, что он наговорил. Но это лишь усилило его признательность. Сторублевка, помещенная в золоченую рамку, была повешена в угол к иконам, а когда происходил обмен ассигнаций на серебряные рубли, извозчик предпочел потерять сто рублей, чем отнести купюру в Казначейство.

И сегодня еще внук извозчика показывает сторублевку, присланную его деду императором Александром. Вероятно, это единственная сторублевая ассигнация, оставшаяся во всей империи.

Император Александр не только не высаживал дам из карет и не заставлял их, как его отец Павел, делать ему реверансы, стоя в грязи, но и всегда вел себя с ними по-рыцарски.