"У Кутузова были все преимущества: численный перевес в пехоте, кавалерии, артиллерии, исключительная позиция, большое количество редутов.
И он был побежден!
Неустрашимые герои — Мюрат, Ней, Понятов-скийу — вам мы обязаны этой славной победой; история поведает, как отважные кирасиры захватывали редуты и рубили саблями канониров у их пушек; она расскажет о героической самоотверженности Монбрёна и Коленкура, которых смерть настигла в расцвете их славы, и о том, как наши канониры, установив свои пушки прямо в поле, без всякого прикрытия, сражались против многочисленных батарей противника, защищенных мощными брустверами; она расскажет о неустрашимых пехотинцах, которые в самый критический момент, вместо того чтобы ждать ободрения со стороны своего императора, сами кричали ему: "Будь спокоен: твои солдаты поклялись победить, и они победят!'""
Это восхваление? Жалоба?
Во всяком случае, Наполеон, как известно, в течение двух дней не решался составить бюллетень об этой страшной битве.
У Кутузова же сомнений не было. В тот же вечер старый полководец письменно известил императора Александра, что он одержал безоговорочную победу и остался на поле битвы хозяином положения; в своем письме он добавил:
"Французы удаляются в сторону Смоленска, преследуемые нашими победоносными войсками".
Император Александр, получив депешу в семь часов утра, произвел Кутузова в фельдмаршалы, приказал устроить благодарственный молебен в Успенском соборе и постановил воздвигнуть на поле битвы колонну в ознаменование этой победы.
На следующий день вечером он узнал правду. Но Кутузов уже стал фельдмаршалом, а благодарственный молебен состоялся, так что менять ничего не стали, и жители столицы в действительности не знали, как им быть, когда они увидели, что русская армия уходит из Москвы через Коломенскую заставу, а французская армия вступает в Москву через Дорогомиловскую заставу.
На поле битвы мы остались победителями, но сверх этого не в состоянии были сделать ни одного шага.
Все, кто сражался — а сражались все, за исключением гвардии, — были изнурены.
Всю ночь нужно было подбирать и перевязывать раненых, хотя стало холодно и резкие порывы ветра тушили факелы.
Никакого различия между ранеными русскими и ранеными французами не делалось.
Послушайте Ларрея — это он передвигается по полю, усыпанному мертвыми телами, это он говорит срем
и мертвой тишины:"Было чрезвычайно холодно, и временами все вокруг обволакивал туман; поскольку приближалось равноденствие, дул сильный северный ветер, и лишь с великим трудом удавалось сохранять перед моими глазами огонь зажженной свечи; впрочем, совсем без него нельзя было обойтись только тогда, когда я накладывал лигатуру на артерии.
Я на три дня задержал свой отъезд, с тем чтобы закончить перевязку как наших раненых, так и русских. Русские раненые были развезены по соседним деревням и оставались там до полного своего выздоровления.