Путевые впечатления. В России. Часть вторая

И когда бедняжка с горя захворала,

Свез ее в больницу… Навещал сначала,

А потом уехал — словно канул в воду!

Скорбная, больная, гасла больше году В нищете княгиня… и тот год тяжелый Был ей долгим годом думы невеселой!

Смерть ее в Париже не была заметна:

Бедно нарядили, схоронили бедно…

А в отчизне дальной словно были рады:

Целый год судили — резко, без пощады,

Наконец устали… И одна осталась Память: что с отличным вкусом одевалась!

Да еще остался дом с ее гербами,

Доверху набитый бедными жильцами,

Да в строфах небрежных русского поэта Вдохновенных ею чудных два куплета,

Да голяк-потомок отрасли старинной,

Светом позабытый — и ни в чем невинный.

Вот что написал великий поэт, впавший вместе со всеми в заблуждение. А ведь поэт, который творит на века, высекает свои стихи на бронзе. Восстановим же факты во всей их точности, а лучше сказать, во всей их достоверности.

Госпожа Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за дворянина, который занимает в обществе по меньшей мере такое же положение, какое занимала она, и обладает состоянием, превышающим то, каким обладала она.

В Париже он пользовался среди самых блестящих молодых людей такой же известностью, какой г-жа Воронцова-Дашкова пользовалась среди самых блестящих светских дам в Санкт-Петербурге.

На протяжении всей их совместной жизни эта очаровательная и умная женщина, с которой я имел честь быть знакомым, была кумиром своего мужа. Пораженная долгой, мучительной, смертельной болезнью, она умирала среди роскоши, в одной из лучших квартир Парижа, во втором этаже дома на площади Мадлен, расположенного напротив бульвара. Она умирала, окруженная неусыпной заботой мужа, который в течение трех месяцев ее болезни не выходил из дома и которого сменяли поочередно герцогиня Фиц-Джеймс, графиня Фиц-Джеймс, г-жа Гран-мезон, мадемуазель Жарри, старая дева, и две сестры милосердия.

Однако это еще не все, раз мы желаем войти в малейшие подробности: в брачном контракте значилось, что в случае смерти мужа состояние барона де П***, составляющее восемьдесят тысяч ливров годового дохода, который приносит ему поместье Фолембре, перейдет в пожизненную ренту графине Дашковой, тогда как, если, напротив, графиня умрет первой, барон получит пожизненную ренту в шестьдесят тысяч франков и все ее фамильные бриллианты.

На следующий день после смерти графини Воронцовой-Дашковой, в тот момент, когда барон де П*** уезжал в Фолембре, чтобы похоронить в семейном склепе тело супруги, княгиня Паскевич, дочь графини, рожденная ею в первом браке, получила не только фамильные бриллианты, но и все украшения, все бриллианты, все драгоценности, принадлежавшие лично графине, — общей стоимостью в пятьсот тысяч франков.

Все это могут подтвердить, наряду со мной, самые высокопоставленные лица парижского общества; все это я был обязан написать, слыша, как моего соотечественника обвиняют в бесчестном поступке, и слыша, как это обвинение повторяют в Москве, в Санкт-Петербурге, а теперь еще и в Тифлисе…

Мы заночевали у Панаевых и на следующий день, рано утром, отправились в Ораниенбаум.

XXXIX. МЕНШИКОВ

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошел во двор Ораниенбаумского дворца, это венчающая часть центрального павильона: она несла на себе закрытую корону, но сразу было видно, что корона эта не царская.

Я задал вопрос моему спутнику, но он, мало осведомленный в геральдике, стал уверять меня, что это прежняя корона русских царей.

Вступивший в разговор управляющий привел нас к согласию, заявив, что это корона князя Александра Мен-шикова, которому прежде принадлежал этот дворец. Когда же могущественного фаворита постигла опала, все его поместья были конфискованы и отошли царице, оставившей их в наследство своим потомкам как вотчинные владения. Корона же эта являлась символом герцогства Козель в Силезии, которое было пожаловано Мен-шикову императором Карлом VI, когда он дал ему титул князя Священной Римской империи.

Мы уже рассказывали о появлении и возвышении Меншикова.