Пути непроглядные

Сила и власть правят народами, богатство и зависть поднимают одного над другим, ревность и вражда губят великое множество и смерть одолевает сильнейших, но любовь сильнее их всех. Нет пламени жарче, чем ее пламя и силы, способной заставить ее погаснуть.

Книга Мира

– Все дороги в округе перепутались, Мы тоже заблудились, но теперь Игре говорит, что знает, как пройти. Осталось немного, но…

Гвейр замолчал и вопросительно взглянул на сестру.

– Там нас ждут, – сказала она. – Они ищут меня каждую ночь. Я отвожу им глаза, пока мы еще далеко, но скоро уже не смогу. Их слишком много для меня одной, открытые Врата делают их еще сильнее, а я еще только учусь владеть своей силой. Единственная надежда – закрыть Врата до заката, пока призраки не вернулись. Их слуги не пропустят нас просто так, поэтому…

– Придется драться, – заключил Гвейр. – И поэтому я рад, Рольван, что ты с нами.

Не ожидавший такого Рольван обрадовано поднял голову. Он все еще чувствовал себя очень неловко, изо всех сил старался этого не показать, но краснел всякий раз, как встречался взглядом с Игре. Прежде он насмехался и язвил, а она не оставалась в долгу, и так было проще для обоих. Признав свою вину и явившись просить прощения, он сам себя обезоружил и теперь сполна за это расплачивался.

В седельных мешках дружинников нашлось достаточно еды и фуража, чтобы не беспокоиться об этом хотя бы несколько дней. Рольван расседлал их лошадей, как велела Игре, и отпустил. Они уверенно побежали назад по тропе – может быть, колдовство Верховной дрейвки и впрямь вело их домой. Подумав, он еще вычистил Монаха, затем Ворона – коня Гвейра и Тику – ласковую лошадку Игре, осмотрел копыта, напоил и накормил всех троих. Отыскал ручей и наполнил свежей водой все фляги. Вернувшись, как раз размышлял, за каким бы еще полезным делом спрятать свое смущение, когда Гвейр позвал его обедать.

– А Врата… – неуверенно спросил он теперь. – Ты уже знаешь, как их закрыть?

Он сжал зубы, пытаясь остаться невозмутимым под взглядом Верховной дрейвки. Игре повела плечом:

– Я собираюсь их закрыть.

Переспрашивать Рольван не решился. Гвейр продолжил:

– Нам нужно только провести Игре к Вратам и не дать им ей помешать. Предупрежу сразу, Рольван, я почти не надеюсь, что мы выберемся оттуда живыми.

– Выберемся, – сказала Игре.

– Ты должна выбраться, сестра. А вот мы с Рольваном вряд ли.

– Заткнись, – велела она. – Я тебе не позволю, понял? Не смей даже думать.

Против гибели Рольвана она не возражала. Неудивительно. Он вздохнул и вцепился зубами в жесткий кусок баранины из запасов покойных дружинников.

Но все-таки смотреть на нее хотелось еще и еще.

Выступив далеко за полдень, в тот день они прошли немного. С наступлением заката Игре велела устраиваться на ночлег. Когда она принялась возводить свою колдовскую ограду вокруг их стоянки, Рольван едва удержался от совершенно неуместного здесь облегченного смеха. Счастливчики, у которых есть семья и дом, где их ждут, наверно, чувствуют что-то подобное, возвращаясь туда. Игре была занята, а Гвейр не заметил его глупейшей улыбки, обращенной к золотисто-алым растрепанным языкам огня. Разве что богиня, та, что иногда являлась к ней поговорить с глазу на глаз, поняла и неодобрительно нахмурилась где-то в темноте. Но Рольвана нисколько не беспокоило недовольство богини.

Утром Игре снова повела их через лес, с каждым шагом все менее проходимый, на восток к Кругу. Шли медленно, говорили мало. Лошадей вели под уздцы. Непонятные звуки, движение и треск в зарослях то и дело заставляли их вздрагивать. Гвейр держал наготове лук, Рольван не спускал руки с рукояти меча.

Все тропы, проложенные здесь раньше, перепутались, как путаются ноги бредущего домой запоздалого пьяницы, и вели теперь куда угодно, лишь бы не к своей цели. Заросли вставали на пути, словно отряды стражи, охранявшей проклятое место. Деревья сплетались корнями и ветвями, промежутки между ними затягивали полотнища паутины, такой толстой, как будто в этих местах уже много лет никто не ходил. Приходилось подолгу искать просвет, чтобы провести сквозь него лошадей. Паутина рвалась и липла к лицу отвратительными клейкими клочьями.

Игре шла первой, выбирая дорогу. Когда она поднимала голову и расширяла ноздри, словно принюхиваясь, Рольвану опять виделась волчица, идущая по следу, неотступная и беспощадная. Тогда он начинал спотыкаться, отводил глаза и обещал себе впредь смотреть только под ноги. Где-то далеко над головою сияло яркое, без намека на облачную тень, солнце, но в чащу проникали лишь редкие смутные лучи.