Раба любви и другие киносценарии

— Ольга Николаевна! Родная моя... Я готов ждать вас всегда... Я не просто люблю вас!.. Я люблю вас так, что готов ждать всю жизнь.

Только одна улица оставалась свободной. Это был его последний шанс.

— Любимая моя!.. Единственная... Теперь мне нужно уходить... Вечером я зайду к вам за пленкой и будем пить чай с джемом и... разговаривать обо всем... — он не в силах был оторваться от нее.

Несколько солдат бежало к единственной пока свободной улице.

— Как хорошо! — счастливо засмеялась Ольга.

Потоцкий сжал ее запястья, выпрямился и посидел мгновение с закрытыми глазами.

Отдыхавший до той поры духовой оркестр в парке грянул какой-то марш.

Потоцкий резко встал и бросился к автомобилю. Он вернулся с полдороги.

— Не мучьте себя, Ольга Николаевна! — с отчаянной улыбкой сказал он. — Любите кого любите. А я буду с вами всегда!

Ольга смотрела ему вслед.

Взревел мотор, машина вылетела на площадь.

Ольга, все так же сидевшая с чашкой, опустив вниз голову, резко повернула голову на звук нестройного, но страшного залпа.

Посередине площади стояла машина Потоцкого. Вся она была изрешечена пулями, шипели пробитые баллоны, все было усыпано битым стеклом. Уронив голову на руль, лежал Потоцкий.

Первым подбежал капитан Федотов. Махнул рукой солдатам, те подскочили и вытащили безжизненного Потоцкого — уже тело.

Ольга сидела в оцепенении. Тонко дрожала в ее руке и звенела о блюдце чашка, в пепельнице еще дымилась оставленная Потоцким папироса.

Ольга металась перед стеклянной дверью, то колотила в нее кулаком, то в отчаянии отбегала на дорожку. В руке у нее — перевязанная красной лентой коробка от торта.

— Умоляю! Откройте! Вы же знаете меня, знаете! Ну, прошу вас, вспомните... ночью, просмотр... помните! Умоляю, Потоцкого убили, вы не понимаете... У меня пленка!.. Он передал... Возьмите... Он сказал, что это очень важно!..

Буфетчик смотрел на Ольгу. Это был тот самый усатый человек, Иван, которого Ольга видела на ночном просмотре.

— Не знаю я никакого Потоцкого. Вы, барыня, не в себе, видать.

В отчаянии Ольга закричала:

— Вы лжете, это ложь! Вы не можете меня не знать! Я актриса Вознесенская, моими афишами заклеен весь город! Вы... Вы просто предатель и трус!.. Испугались! — Она заплакала. — Потоцкого убили на площади... Федотов застрелил его, капитан... Он ходит к нам на съемки... Послушайте же!..

— Никого я не знаю. — Он медленно отвернулся и побрел в глубину буфета.

Ольга стояла заплаканная, беспомощно опустив руки. Опять подбежала к стеклу, забарабанила кулаками, опять расплакалась, отбежала на дорожку, судорожно ища что-то под ногами, подняла камень, что есть силы бросила его в витрину буфета. И побежала прочь, испуганно оглядываясь.

Буфетчик сидел за стойкой и грустно смотрел сквозь разбитое стекло на убегающую по парку актрису.

Кинофабрика напоминала походный лагерь. В коридоре стояли упакованные ящики. Что-то заколачивали, что-то отдирали от стены. Только часть павильона занимала декорация, приготовленная к последней съемке. Новый оператор, незнакомый человек с тонким хрящеватым носом и козлиной бородкой, устанавливал свет. В дальнем углу среди негорящих софитов в кресле сидел одинокий Калягин. То там то здесь в павильоне маячили фигуры вооруженных солдат.

Декорация изображала скромную, убогую комнату официантки. На стене над кроватью висел большой портрет Максакова.

Перед Южаковым стоял сценарист, держа в руках большую корзину с чесноком и луком. Южаков вынул бумажник и, поплевав на пальцы, отсчитал гонорар сценаристу.

— Вы подрядились по тридцати рублей, — сказал Южаков, — но я решил заплатить вам за сценариус пятьдесят... почти как модному писателю. Я вами доволен, несмотря на то что у вас есть «принципы».

— Благодарю вас, — сказал сценарист. — Всего хорошего, господа... Всего хорошего, Иван Карлыч, всего хорошего.

Он раскланялся на все четыре стороны, но никто ему не ответил. Каждый был занят своими мыслями.

— Свет направо, — говорил оператор, — еще правей... Выше, выше!

— Вы чего грустите? — спросил Южаков, подходя с сидящему в углу режиссеру.

— Октябрь наступил... Неудачный для меня месяц... То руку обварил кипятком, то в одиннадцатом году жена в октябре ушла... То вот — Потоцкого убили...

— Что делать... Война... Кто его просил в это лезть?.. Мы не лезем и живы...

— Живы ли? — тихо сказал Калягин.

— Э-э-э... Какая мерехлюндия. — Южаков обернулся к управляющему. — Иван Карлыч, у нас там шампанское есть? Мы должны весело проститься с этой страной! Шутя, играя...

Южаков топнул ногой от радости.

— Какое счастье!

Сегодня последний съемочный день! Да... Еще ни одна фильма не давалась с таким трудом, как эта... Даже «Война и мир»...

Шампанское разлили в бокалы.

— Отметим этот день, Александр Александрович! И не грустите. Вы талантливый человек! У вас нет врагов! — сказал Южаков.

— Ту-ру-ру-ру... — пропел Калягин, глядя, как в бокале пенится шампанское.

— Что, опять я что-нибудь не то сказал?

— Эх, дорогой... В искусстве только у бездарности нет врагов... Посмотрите, сколько их у Горького, у Вахтангова, сколько их было у Чехова, наконец...

Калягин помолчал.