Работник ЦК. Рассказы

Картошка-то у них в прошлом году уродилась неплохая, но к весне в домашнем тёплом погребе завяла, высохла, почернела, сгнила. Вывалили на помойку, пошли Вальке кланяться: «Дай, ради Христа, на посадку!» Смилостивилась, дала пять ведер, правда, с нотациями: мол, пить надо реже, а работать чаще, тогда и картошка будет. Он стоял и покорно слушал. А что делать – гордость показывать в таких случаях неуместно.

Дал тогда Надьке в лобешник, за то, что перед соседями позорился из-за неё. А она завизжала как свинья:

– За что, Ирод? Я что ли должна погреб копать!? Ты мужик, ты и копай! Такой лоб, и за двадцать лет погреб не выкопал! Экскаваторщик называется! Таблетка ты рвотная! Пошёл на три русские буквы!

Хотел ещё ей поддать, да стыдно стало соседей смешить дракой с женой.

Ничего дома не делает! Уж так обидно бывает! Он сегодня с утра пластался на огороде: грядки прополол, картоху окучил, жуков обобрал, а она где? Хоть один куст за всё лето окучила? – Нет! Только самогонка на уме!

Иногда они с Нинкой работают – когда пенсию пропьют. Конечно не у себя работают, а у чужих людей: и картошку полют, и уголь таскают, Нинка даже дрова колет! Вкалывают как рабыни у местных самогонщиков. Те за целый день работы сунут им полторашку – и бывайте здоровы! Они, дуры, и рады, бегут с этой бутылкой к таким же алкашам и алкашкам, нажрутся и кубыряются до темна.

Яков Федотович сел на крыльцо, но и здесь не было спасения от жары. Страсть как хотелось пива – холодного-прехолодного, чтобы зубы ломило. Сходить что ли в магазин? Кажется, в кармашке есть ещё на бутылку.

Пошёл так, как с огорода вернулся: в рубашке нараспашку, голым брюхом вперёд, в трико с мотнёй до колен и в калошах. А кого стыдиться – все свои, и не таким его видели. Даже хату на замок не закрыл – воровать у него нечего.

Денег хватило впритык, а пиво было тёплым. Вернулся домой, сел за стол на кухне – все двери нараспашку, чтоб воздух хоть немножко протягивало. А запах какой! Это коты окрестные приходят и метят. Этой дуре самой жрать нечего, так ещё трёх кошек и кота держит людям нá смех.

В прихалапке у них стоит газовый баллон – то пустой, то полный – самый привлекательный предмет, чтобы оставлять женихающимся котам автографы!

А кроме них и свой собственный – рыжий Васька! Тот ещё подлец: глаза жёлтые, как у крокодила, зрачки щёлками и смотрит искоса, враждебно, сразу видно – плохо о хозяине думает, ненавидит; всегда заточен нагадить ему. Ходит беззвучно, как призрак. Только задумаешься, отвлечёшься, потеряешь бдительность, глядь, он уже из спальни идёт, а через минуту во всём доме вонища – хоть беги из него куда глаза глядят – попрыскал уже на спинку его кровати!

И так воздуха нет, лежишь ночью, тянешь его, тянешь в лёгкие, а он ещё и вонючий! Такая тоска, что не знаешь, как дожить до рассвета.

А ещё хуже, если потянет ветер с севера, а там, за совхозом, какой-нибудь дурень свалку поджёг! Вот это жесть, как говорит его дочь Нинка!

Яков Федотович порылся в буфете, не нашёл ничего кроме засохшего хлеба! И так у них в доме постоянно: в магазинах полно еды, а они последний хрен без соли доедают! Всё затряслось внутри от злости. Налил стакан пива. Выпил. Пожевал корочку… Нет, не полегчало. Не освежило…

В комнате работал не выключенный с утра телевизор. Сообщали что-то нехорошее – в Омске рухнула солдатская казарма. Погибло много народу3 – больше двадцати человек. Скользнуло по сознанию – не задело, не запомнилось.

Посмотрел на печь – щели. Мазать надо! Опять ему! Надька с Нинкой не станут. У людей за бутылку – пожалуйста! Для себя – ни за что!

И нет из всего этого выхода. И смерть уже близко. Шестьдесят пять лет! Куда провалились последние четверть века? Не помнит, будто не жил. По молодости ждал чего-то, стремился, работал, как этот… как его? – папа Карло! – то на экскаваторе, то на грейферном погрузчике. Даже на районную Доску почёта однажды угодил… А зачем, что ему было надо – не знает, не может теперь ответить.

Хорошо бы умереть… Но так, чтоб не мучится. Как умер недавно его друг, с которым учились в СПТУ4

на тракториста. Шёл-шёл, прислонился к чьей-то ограде, сполз на землю и готов.

А лежать, мучительно боясь смерти, задыхаться – нет, это тяжело. И ходить за ним некому! Жена и дочь точно не будут, да и не дай Бог!

Он выпил ещё стакан… Никакого эффекта, кроме тяжести в голове.

– Ёёёёёёёёё! – заревел вдруг Яков Федотович.

В открытую дверь неслышно вошёл Надькин любимец – рыжий Васька. Яков Федотович прозевал этот момент, а увидел только, как он мелко-мелко потряс хвостом на кухонную дверь, и по её белой поверхности потекли вниз коричневатые капли.

Не пожалел себя Яков Федотович – прыгнул толстым брюхом вниз со стула и успел схватить Ваську за хвост! Тёмная, ослепляющая ярость помутила его рассудок. Не выпуская Васькиного хвоста, забарахтался, поднимаясь на ноги. Кот противно заорал, повернулся и впился зубами и когтями в державшую его руку.