Работорговец (Русские рабыни - 1)

-- Я изучал материалы суда по Конышевой, -- еле выдавил Мезенцев. Слова дались так трудно, будто он и вправду стал куренком -- безгласым, только попискивать и умеющим существом. -- Суда... и... и следствия...

-- Понравилось? -- пальцы Хребтовского вытянули еще одну сигарету. Щелкнула зажигалка, и едкий дым поплыл от его рта в сторону Мезенцева. -На что похоже: на Агату Кристи или на Конан Дойля?

-- Там есть одна неувязка, -- пропустил укол мимо ушей Мезенцев. -По материалам следствия выходит, что Конышева при ограблении магазина вынесла из него два ящика водки и три головки сыра "Атлет". Но, судя по тому, как быстро ее задержали, она не могла унести так много. И потом, куда она их дела, если обыск в ее доме, летней кухне и подвале ничего не дал, если... если не считать всего одной бутылки водки из тех двух ящиков, которая почему-то оказалась спрятанной прямо среди круп в летней кухне?

-- Значит, был сообщник, -- отпарировал Хребтовский. -- Но она его не выдала. Одну бутылку оставила себе... Наверно, из жадности, а остальные он упер к себе...

-- Я просмотрел фотографии с места происшествия, -- упорствовал Мезенцев. -- Нужно было обладать немалой силой, чтобы не только разбить внешнее стекло магазина, но и так зверски покрушить витрины...

-- А сообщник? -- напомнил Хребтовский и подмигнул.

Вот уж после этого Мезенцев ненавидел бровь сильнее, чем самого Хребтовского.

-- Но зачем так крушить? -- попытался он внушить свое сомнение начальнику, но ответа не получил.

Мезенцев упрямо не говорил о том, что вел следствие сам Хребтовский, хотя уже в одном этом скрывался ряд странностей. Нет, тогда он еще не был начальником отделения. Хребтовский возглавлял уголовный розыск в этом же отделении и вполне мог не расследовать такое, в общем-то пустячное, дело, как ограбление магазина, тем более что оно не сопровождалось ни грабежом кассы, ни угрозой убийства. Мог поручить любому старлею-оперуполномоченному или вообще какому-нибудь курсанту-практиканту. Но он взялся за это дело сам.

-- Суд вынес приговор. Сомнений у него не было, -- дохнул сизым ядом в сторону Мезенцева расплывшийся в кресле Хребтовский и стряхнул пепел прямо на красную ковровую дорожку.

Мезенцев хотел назвать еще и фамилию Пеклушина, но Хребтовский опередил его.

-- На тебя поступила жалоба от Пеклушина, -- с удовольствием пробасил он. -- Ты почему до сих пор не побеседовал с его соседями?

Наверное, фамилия Пеклушина призраком висела в кабинете, раз они не минули ее. И то, что Хребтовский все-таки упомянул ее первым, показалось Мезенцеву символичным. Призрак овеществился и теперь смотрел на Мезенцева водянистыми глазами Хребтовского.

-- Пеклушин -- преступник, -- внятно произнес Мезенцев, с ужасом подумав, что чуть не сказал: "Ты -- преступник". До того не различал он теперь Хребтовского и Пеклушина.

-- Молчать! -- плюнул сигаретой в урну Хребтовский и со всего плеча врезал кулаком по столу. Кипа бумаг рухнула на Мезенцева, больно рубанув по бедру. -- Пеклушин -- человек дела! Он -- крупный коммерсант и честный человек! Он жертвует деньги на детский садик!

"Ого, уже с садика начал девочек выращивать!" -- восхитился дальновидностью Пеклушина Мезенцев.

На грохот упавших бумаг вошла секретарша, усталая женщина предпенсионного возраста.

-- Собрать, Николай Иванович? -- робко спросила она Хребтовского.

-- Обязательно, -- властно ответил он.

Мезенцев попытался помочь женщине, но Хребтовский не дал ему этого сделать.

-- Вы когда займетесь своим участком? -- заставил он его распрямиться с листками в руках. -- Вот сколько у вас на участке подучетного элемента?

Почему-то при секретарше Хребтовский говорил с ним на "вы".

-- Девятнадцать, -- негромко ответил Мезенцев и положил подобранные листки на угол стола. В голове стояла фраза Шкворца "Да человек двадцать будет", а девятнадцать оказывалось ближе всего к названной цифре.

Хребтовский поморщился, и Мезенцев понял, что угадал.

-- А наркоманов?

Вот этого он точно не знал.

-- А самогонщиков сколько? А сколько алиментщиков?

Секретарша по-мышиному шуршала бумагами, напоминая о себе, и Мезенцеву было нестерпимо стыдно, что его укоряют при свидетеле.

Хребтовский брезгливо отвернулся от Мезенцева и посмотрел в окно. По видневшейся вдали улице скользили ссутулившиеся, попрятавшие руки в карманах прохожие. Наверное, холодало, и от этого Хребтовскому стало еще хуще, чем за секунду до этого. После службы за Полярным кругом, в пограничниках, он вообще не выносил мороз, но каждый раз с приходом зимы мороз почему-то опять появлялся, и это бесило Хребтовского больше, чем все участковые вместе взятые.