Работорговец (Русские рабыни - 1)

Голова сама обернулась к окнам. В их серо-унылом прямоугольнике красовалась до боли знакомая картина: вылинявшая, в ржавых потеках пятиэтажка, двойная вывеска над козырьком -- "Химчистка"-"Клубничка", мощный, мрачный джип под ними и унылое безлюдье улицы. Мезенцев уж хотел отвернуться, но черная дверь под вывеской распахнулась, какие-то люди скользнули в джип, и он уехал вправо, исчез из картины. Зато в ней появилась группка девчонок. Они вышли из той же двери и направились наискось через улицу явно к автобусной остановке.

Рука рывком распахнула створку окна. Холод освежил лицо, словно по нему плеснули водой. Во дворе было сумрачно и серо, несмотря на полдень, и оттого двор казался дном колодца, глубокого-преглубокого и к тому же высохшего.

-- Де-евушки! Де-евушки! Зайдите в опорный пункт! Да-да, зайдите! -Все-таки заставил он их обернуться на крик у самой остановки.

Как назло пришел автобус -- маленький, грязный, чадящий, словно несколько фабрик вместе взятых, но все же автобус. Трое девчонок впрыгнули в него. Четверо остались и нехотя пошли на зов. Мезенцев посмотрел на черное облако выхлопа, оставленное отъезжающим автобусом, и подумал, что, может, и хорошо, что те трое уехали. Они явно были смелее остальных, раз не подчинились милиционеру, и разговора с ними точно бы не получилось.

Девчонки внесли с улицы морозную свежесть, запах дешевых духов и еще что-то, от чего Мезенцев как-то даже растерялся.

-- Это вы звали, товарищ милиционер? -- спросила невысокая девчушка в поношенном клетчатом пальто.

Она до того походила лицом на Конышеву, что Мезенцев сказал совсем не то, что предполагал:

-- Ваши паспорта? -- протянул он подрагивающую ладонь.

-- А зачем? -- удивилась все та же девчонка.

Остальные насупленно молчали, и у каждой из них было такое лицо, словно они уже заранее знали, что их здесь обидят.

-- В магазине утром кошелек у женщины украли, -- придумал Мезенцев. -- Проверяем всех.

-- А-а, утром! -- облегченно вздохнула девчонка. -- Мы час назад приехали, считай, в обед. -- И паспорт все-таки дала.

Мезенцев развернул его. Нет, фамилия не совпадала. Наверное, желание увидеть в ней родственницу Конышевой было слишком сильно, чтобы он не поддался ему.

-- Так вы не местная! -- увидел он штамп о прописке.

-- Да, я из райцентра, -- с вызовом произнесла девчонка. -- Но он ничем от вашего большого Горняцка не отличается. Такие же дома и шахты...

-- Одна шахта, -- поправила другая девчонка, похудее и повыше своей землячки.

У двух других в паспортах стоял жирный-прежирный черный трезубец.

-- Из Украины? -- удивился Мезенцев.

-- А что тут такого? -- ответила с нажимом на "г" конопатая девчушка. -- Шахтеры наши к вам ездят на заробиткы, а нам что: нельзя?

"Если б только шахтеры!" -- хотел сказать Мезенцев, но не сказал. Он еще по Крыму знал, что жизнь на Украине -- не сахар, и многие едут в Россию на заработки. Кем угодно: водителями автобусов, строителями, дорожниками, уборщицами, торговками ну и, конечно, как в Горняцке или другом городе с терриконами -- шахтерами.

-- И что ж за работа такая? -- спросил Мезенцев, хотя и без веснушчатой знал ответ.

-- За границу! Выступать! -- с вызовом ответил за нее двойник Конышевой.

-- И сколько в месяц обещают заплатить?

-- Коммерческая тайна! -- явно словами Пеклушина ответила та же девчонка, и Мезенцеву уже меньше показалось, что она похожа на Конышеву.

-- Таки вэлыки грошы, шо за пивгода можна на всэ жыття заробыты! -подала голос четвертая из девчонок, чернобровая, высокая и, пожалуй, самая красивая из них.

-- Но вам всем еще нет и восемнадцати, -- возразил, возвращая паспорта, Мезенцев. -- Вы еще несовершеннолетние.

-- Ну и что! -- вернула себе инициативу девчонка, чуть-чуть похожая на Конышеву. -- Мы же танцевать в ресторанах едем. Для этого не обязательно быть совершеннолетними.

-- А если не в ресторане?.. А если вместо этого заставят... заставят... ну, как это... вот -- проституцией заниматься? -- еле выговорил Мезенцев и покраснел гуще, чем все четыре девчонки вместе.

-- Вам завидно. Вот вы и говорите такое, -- фыркнула та же девчонка. -- Сами небось копейки получаете!

-- Я не вру, -- тихо ответил Мезенцев. Он уже был и не рад, что сболтнул. Явно уже завтра Пеклушин узнает его слова. -- Не вы первые едете на "гастроли", -- с вызовом произнес он последнее слово.

-- Нам можно идти?

Нет, ему не верили. Хрустящий зеленый ком заполнил головы девчонок, доллары закрывали глаза, уши, рот. Они не видели Мезенцева. Не видели в упор. И не слышали.

Где-то совсем близко, скорее всего, из распахнутых окон соседнего дома ввинтились в тишину двора слова песни:

Гуд бай, мой мальчик,

гуд бай, мой миленький.

Твоя девчонка уезжает навсегда.

И на тропинке, и на тропиночке

не повстречаемся мы больше никогда!

Тихим грустым голосом пела такая же тихая и грустная Анжелика Варум, но, когда она заладила бесконечное "Гуд бай, гуд бай, гуд бай...", Мезенцев захлопнул не до конца прикрытое окно. Голос стих, но не настолько, чтобы исчезнуть совсем.

-- Вы мамам об этом... о танцах, я имею в виду, сказали?