Радуга тяготения

Окажись Ленитроп раним, она была б весьма оскорбительна, эта первая волна. Она схлынула – маша руками, обвиняя, умоляя. Ленитроп ухитряется держать себя в руках. Пауза – и потом приходят настоящие, поначалу медленно, но сбираются, сбираются. Синтетический каучук или бензин, электронные калькуляторы, анилиновые краски, акрил, парфюмы (пузырьки с крадеными эссенциями в чемоданчиках для образцов), сексуальные привычки сотни избранных членов совета директоров, чертежи заводов, шифровальные книги, связи и взятки, попроси – раздобудут.

Наконец однажды в «Штрэггели» Ленитроп жует братвурст и краюху хлеба, которые таскал с собой в бумажном пакете все утро, и тут из ниоткуда появляется некий Марио Швайтар в зеленой венгерке, эдак берет и выскакивает из гулких часов 2-Мэ-Вэ, – ку-ку! – и за спиной бесконечные темные коридоры, а в руках – Ленитропова удача.

– Слышь, Джо, – начинает он, – эй, мистер.

– Не он, – с полным ртом ответствует Ленитроп.

– Л. С. Д. не интересует?

– Это значит: лиры, сентаво и драхмы. Вы ошиблись кафе, ас.

– Я, по-моему, страной ошибся, – Швайтар, отчасти скорбно. – Я из «Сандоза».

– Ага, «Сандоз»! – кричит Ленитроп и выдвигает мужику стул.

Выясняется, что Швайтар очень тесно связан с «Психохими АГ» – один из аварийщиков Картеля в свободном полете, трудится на них поденно и шпионит на стороне.

– Ну, – грит Ленитроп, – мне позарез надо все, что у них есть на Л. Ябопа, да и-и на этот «Имиколекс G».

– Гаааа…

– Простите?

– Лабуда. Забудь. Это даже не по нашей части. Сам-то пробовал разработать полимер, когда вокруг одни индольщики? А большая мамаша с севера что ни день ультиматумы шлет? «Имиколекс G» – это, янки, наш альбатрос. Есть специальные вице-президенты, у которых одна работенка – соблюдать ритуал, каждое воскресенье ездить и плевать на могилу старика Ябопа. Ты мало с индольщиками общался. Очень элитарные. Они же себя как видят – последнее звено долгой европейской диалектики, поколений паразитоносных злаков, спорынья, эрготизм, ведьмы на метлах, общинные оргии, в ущельях затеряны кантоны, за последние полтыщи лет ни дня без галлюцинаций, – хранители традиции, аристократы…

– Погодите-ка… – Ябоп умер? – Вы что это говорите – могила Ябопа? – Прочувствовать надо бы глубже, но он ведь и жив толком не был, как же он, правду говоря, может…

– В горах, возле Утлиберга.

– Вы когда-нибудь…

– Что?

– Вы с ним встречались?

– Это еще до меня. Но я знаю, что в «Сандозе» о нем полно секретных данных. Добыть, чего ты хочешь, – та еще работенка.

– Э…

– Пятьсот.

– Чего пятьсот?

Швейцарских франков. У Ленитропа в таком количестве ничего нет – одни геморрои. Денег из Ниццы почти не осталось. Он отправляется к Семявину через Гемюзе-Брюке, решив, что отныне всюду будет ходить пешком, жует свою белую сардельку и раздумывает, когда узрит следующую.

– Для начала, – советует Семявин, – идите в ломбард, получите франки за это – э-э, – тыча в костюм. Ой нет, только не пидж. Семявин роется в задней комнатушке, выходит с кипой рабочей одежды. – Больно вы заметный – пора об этом задуматься. Приходите завтра, гляну, что еще найдется.

С белым костюмом в свертке под мышкой не больно заметный Ник Шлакобери выходит наружу, углубляется в средневековое предвечерье Нидердорфа, каменные стены хлебом в печи набухают под меркнущим солнцем, батюшки батюшки, он теперь догнал: вляпается сейчас в заварушку вроде Тамары/Итало, и так вляпается, что и не выбраться потом…

У поворота на свою улицу в колодцах сумрака он подмечает припаркованный черный «роллс», мотор не выключен, стекла затемнены, а предвечерье столь тускло, что внутрь не заглянешь. Славная тачка. Давненько таких не видал, сошла б за диковину, не более того, если б не

Паремии для Параноиков, 4: Ты – прячешься, они – ищут.

Цаннггг! диддилунг, диддила-та-та-та, я-та-та-та тут у нас Увертюра к «Вильгельму Теллю», назад в тени, надеюсь, никто не смотрит в это одностороннее стекло, вжик, вжик, ныряя за углы, драпая по переулкам, погони вроде не слышно, но это ж один из тишайших моторов, если «королевский тигр» не считать…

Ну его, этот «Ореол», соображает Ленитроп. Ноги уже побаливают. Он добирается до Луизенштрассе и ломбарда как раз перед закрытием и умудряется кое-что получить за костюм – колбасы на пару дней, пожалуй. Пока-пока, костюмчик.

Да уж, раненько тут закрываются. И где Ленитропу сегодня ночевать? У него случается кратчайший рецидив оптимизма: ныряет в ресторан, звонит портье в «Ореоле».

– О, аллоу, – английский английский, – не подскажете ли вы мне, этот британский малый, который ждет в вестибюле, – он еще там…

Через минуту возникает приятный неловкий голос – мол, вы-еще-тут. Ах, какие серафимчики. Ленитроп шугается, бросает трубку, стоит, смотрит на людей, те ужинают и пялятся на него – спалился, спалился, Они теперь знают, что он Их засек. Как водится, есть шанс, что у него попросту опять разыгралась паранойя, но слишком уж кучные совпадения. Кроме того, он уже узнаёт на слух Их расчетливую невинность, это в Их стиле…