Радуга тяготения

Пустые не признаются, но для них, изгнанников в Зоне, в языке и помыслах европеизированных, отрезанных от стародавнего племенного единства, это «почему» столь же таинственно. Однако они вцепились в него, как больная женщина в амулет. Не высчитывают ни циклов, ни дороги назад, влюблены в блеск самоубийства целого народа – в эту позу, стоицизм, доблесть. Отукунгуруа – пророки мастурбации, специалисты по абортам и стерилизации, зазывалы актов оральных и анальных, ножных и пальцевых, содомистских и зоофильских – подход их и игра суть наслаждение: они впаривают серьезно, убедительно, и эрдшвайнхёлеры внимают.

Пустые гарантируют, что наступит день, когда умрет последний зонгереро, – окончательный нуль в коллективной истории, прожитой до дна. Есть в этом некое очарование.

Откровенной борьбы за власть не происходит. Соблазн и контрсоблазн, реклама и порнография, а история зонгереро решается в постели.

Все векторы в ночном подполье бегут от центра, от силы, каковая, очевидно, есть Ракета: некая иммахинация странствия или же судьбы, способная соединить яростные политические противоположности в Эрдшвайнхёле, как соединяет она топливо и окислитель в двигателе во имя предначертанной ей параболы – выверенная, кормчему подобная.

Сегодня вечером Энциан сидит у себя под горою, позади еще один день планирования, спешки, новоизобретенной канцелярщины – бумаг, которые он умудряется уничтожить или до вечера сложить по-японски в газелей, орхидеи, ловчих соколов. Ракета растет, обретает функциональные очертания и полноту, а с нею и Энциан развивается, обретает новую форму. Он это чувствует. Еще один повод для беспокойства. Вчера за полночь Кристиан и Мечислав подняли головы среди синек, внезапно улыбнулись и умолкли. Откровенно благоговеют. Изучают чертежи, будто те – его собственные, и притом откровения. Ему не льстит.

То, что хочет создать Энциан, будет лишено истории. Никогда не потребует изменений конструкции. Время – то время, что ведомо другим народам, – в нем поблекнет. Эрдшвайнхёле не будет повязано временем, как Ракета. Люди вновь отыщут Центр, Центр без времени, странствие без гистерезиса – всякое отбытие будет дорогой назад в ту же точку, единственную…

И потому он, как ни странно, восстановил дружественные отношения с Пустыми – особенно с Йозефом Омбинди из Ганновера. В вечном Центре легко разглядеть Окончательный Нуль. Названия и методы варьируются, но движение к неподвижности остается. Отсюда их странные беседы.

– Знаешь, – глаза Омбинди смотрят в сторону, возведены на ему одному видимое отражение Энциана, – бывает… ну, такое, что вроде бы неэротично – однако оно воистину эротичнее всего на свете.

– Да ну? – кокетничая, ухмыляется Энциан. – Даже не знаю, что это может быть. Подскажи.

– Неповторимый акт.

– Запуск ракеты?

– Нет – за ней всегда последует другая. Но за этим нечему… да ну его, ладно.

– Ха! За этим нечему следовать – вот что ты хотел сказать.

– Допустим, я тебе еще подскажу.

– Давай. – Но видно, что Энциан уже догадался: он так выпятил челюсть, вот-вот рассмеется…

– В едином акте оно объединяет все Девиации. – Энциан раздраженно вздыхает, но к «Девиациям» не придирается. Омбинди всегда попрекает прошлым – такая у него игра. – Гомосексуальность, например. – Ничего. – Садизм и мазохизм. Онанизм? Некрофилию…

– И все это в одном акте?

Все это и не только. Оба уже понимают, что речь идет об акте самоубийства, каковой также подразумевает скотоложство («Вообрази, как сладко, – гнет свое зазывала, – явить милость, сексуальную милость этому больному и плачущему зверю»), педофилию («Многие утверждают, что прямо на пороге становишься ослепительно моложе»), лесбиянство («Да, ибо, когда ветер подует в пустеющих отсеках, две тень-женщины наконец прокрадутся из своих покоев в умирающей оболочке, на последнем пепельном контуре берега, и встретятся, и обнимутся…»), копрофилию и уролагнию («Последние содрогания…»), фетишизм («Обширный выбор фетишей смерти, естественно…»). Естественно. Они сидят, передают друг другу сигарету, пока не выкурят до микроскопического окурка. Это что – праздный треп или Омбинди охмуряет Энциана? Энциану лучше удостовериться, прежде чем делать ход. Если он брякнет: «Ты меня охмуряешь, да?» – а выяснится, что нет, ну… Но альтернатива так странна, что Энциан в некотором смысле

СОБЛАЗНЕН СУИЦИДОМ

Мне до лампочки-то, что я ем,Пропади этот-буги совсем,Но я, соблазнен, суицидом!Бинга Кросби себе забирай, иЭто чертово «ла-ла-ла-лай»,Ибо я соблазнен суицидом!

Продуктовый талон – в чистом виде шиш,Как и сучки, что изображали вампирш,Но я, соблазнен, суицидом!На бейсбольное поле я не взгляну,К черту мой город и к черту страну,Но я Со. С.,