Радуга тяготения

– Ненависть, вот что, – сказала она. – Глупо, глупо. Война закончилась. Не политика, не «наеби другана своего», а старая добрая личная ненависть в чистом виде.

– Энциан?

– Ну, наверное.

А Брокен, оказывается, оккупирован и американцами, и русскими. Гора стоит на будущей границе советской зоны. За кругом света костра маячили штукатурно-кирпичные руины радиовышки и туристическая гостиница. Всего пара взводов. Никого старше сержантов. Все офицеры в Бад-Гарцбурге, в Хальберштадте, где поуютнее, пьют и трахаются. На Брокене витает обида – прямо чувствуется, но ребятам нравится Лиха, они терпят Ленитропа и, что всего удачнее, артиллеристов тут вроде бы нет.

Безопасность, впрочем, мимолетна. Майор Клёви скрежещет зубами на весь Гарц, по ходу его набега тысячи дятлов, доведенных до сердечного приступа, черно-белыми стаями сыплются с деревьев, задрав лапки, под рев Взять эту асейную сволочь я срать хотел сколько надо людей пригони мне дивизию, понял, пацан? Он снова почует след – дай только время. Рехнулся. Ленитроп и сам чутка с приветом, но не до такой же степени, эта травля – по-честному нездорово. Возможно ли… ага, еще б его не посещала такая мысль, – что Клёви сговорился с этими «роллс-ройсами» из Цюриха? Возможно, их связи не знают границ. Клёви корешится с «ГЭ», «ГЭ» – это капиталы Моргана, в Гарварде тоже деньги Моргана, и наверняка где-то перехлест с Лайлом Елейном… да кто они, а? нафига им сдался Ленитроп? Он теперь точно знает, что безумный нацистский ученый Цвиттер – один из них. А милейший старик профессор Глимпф просто поджидал в «Миттельверке» на случай, если появится Ленитроп. Боже ж ты мой. Если б Ленитроп в ночи не пробрался тишком обратно в Нордхаузен, к Лихе, они б его точно уже заперли, может, избили бы, а может, прикончили.

Перед уходом с горы им удается выцыганить у часовых шесть сигарет и сколько-то сухих пайков. Друг Лихиного друга живет на ферме в Гольдене-Ауэ, двинулся на воздухоплавании, зовут Шнорпом, направляется в Берлин.

– Да не хочу я в Берлин.

– Ты хочешь туда, где нету Клёви, либхен.

Шнорп сияет, рад компании, только что вернулся из гарнизонной лавки с грудой плоских белых коробок – везет в Берлин товар.

– Не вопрос, – сообщает он Ленитропу, – не ссы. Я сто раз летал. Да кому он нужен, воздушный шар.

Он ведет Ленитропа на зады, и там на покатом зеленом склоне подле огромной кучи ярко-желтого и алого шелка стоит ивовая гондола.

– Скромненько так линяем, – бормочет Ленитроп.

Из яблоневого сада прибегает кодла детишек – помочь отнести в корзину пятигаллонные жестяные канистры хлебного спирта. Послеполуденное солнце разбрасывает тени вверх по склону. Ветер с запада. Ленитроп дает Шнорпу огоньку от «зиппо», чтоб разжечь горелку, детишки расправляют складки аэростата. Шнорп крутит горелку, огонь выстреливает вбок и – с монотонным ревом – в отверстие громадного шелкового баллона. Детишки в просвете идут волнистой жаркой рябью. Шар медленно надувается.

– Не забудь меня, – Лиха перекрикивает рев горелки. – Еще увидимся…

Ленитроп и Шнорп забираются в гондолу. Шар приподнимает над землей и подхватывает ветром. Полетели. Лиха и детишки держат гондолу за планширы, баллон еще не развернулся целиком, но набирает скорость, тащит их в горку, ноги еле успевают, все хихикают и кричат. Ленитроп старается убраться с дороги – Шнорпу надо следить, чтоб огонь устремлялся в баллон и стропы не запутались. Наконец баллон вздернут на солнце, нутро взметается буйным клубом желто-алого жара. Бойцы наземной команды один за другим отваливаются, маша на прощание. Последняя – Лиха в белом платье, волосы заправлены за уши и заплетены в косички, мягкий подбородок, мягкий рот, большие серьезные глаза смотрят на Ленитропа, сколько возможно, пока не приходится разжать руки. На коленях в траве она посылает ему воздушный поцелуй. Сердце Ленитропа, без руля и ветрил, раздувается любовью и взлетает аэростатом. Чем дольше он в Зоне, тем больше времени требуется ему, чтоб спохватиться и приструнить себя: соберись, слюнтяй. Что такое здесь творят с его мозгами?

Они взмывают над еловым строем. Лиха и дети уменьшаются до мазков тени на зеленом поле. Горы отступают, разглаживаются. Вскоре, обернувшись, Ленитроп видит Нордхаузен: Собор, Ратушу, церковь святого Блазия… обескрышенный квартал, где он нашел Лиху…

Шнорп пихает его локтем в бок и тычет пальцем. Вскоре Ленитроп различает колонну – четыре грязно-оливковые машины торопливо пылят по дороге к ферме. Похоже, «Канальи Клёви». А Ленитроп болтается под этим разноцветным пляжным мячом. Ну, я не знаю…

– Я бич божий, – некоторое время спустя орет Ленитроп. Теперь шар летит неуклонно на северо-восток, и они, подняв воротники, жмутся поближе к спиртовому пламени – между ветром в спину и теплом спереди градиент, пожалуй, градусов 50. – Надо было сразу предупредить. Ты меня даже не знаешь, а теперь мы летим прямо в русскую зону.

Шнорп – волосы во все стороны, праздник сенокоса какой-то, – эдак по-немецки печально кривит верхнюю губу: