Радуга тяготения

– Outase, – грит Энциан – одно из многих слов, в языке гереро обозначающих дерьмо, в данном случае – большую и свежую коровью лепешку.

Неподалеку в скальной нише перед муаровым приемопередатчиком защитного цвета сидит Андреас Орукамбе. Уши закрыты резиновыми наушниками. Шварцкоммандо вещает в 50-сантиметровом диапазоне – на этой длине волны происходило наведение Ракеты с «Гавайев II». Кто, кроме ракетных маньяков, станет прослушивать 53 см? По крайней мере, Шварцкоммандо уверено, что их мониторят поголовно все конкуренты в Зоне. Передачи из Эрдшвайнхёле начинаются около 0300 и длятся до зари. У других передатчиков Шварцкоммандо свои расписания. Вещают на гереро, слово-другое заимствуя из немецкого (что плохо, плохо, потому что обычно это технические термины и ценные подсказки для тех, кто прослушивает).

Андреас сидит вторую собачью полувахту – в основном принимает сообщения, отвечает, когда надо. Сидеть за передатчиком – просто напрашиваться на молниеносную паранойю. Возникает схема из антенн, тысячи квадратных километров Зоны, где враги кишмя кишат в своих ночных лагерях – безликие, слушают. Хоть они и на связи друг с другом – Шварцкоммандо и сами стараются слушать, когда возможно, – хотя не остается иллюзий касательно их планов на Шварцкоммандо, они все ж не шевелятся, подгадывают оптимальный момент, чтобы двинуть силы и уничтожить без следа… Энциан считает, что они дождутся, когда будет целиком собрана и готова к запуску первая африканская ракета: лучше выглядит, если выступить против настоящей угрозы, настоящего железа. А пока он старается держать охрану в тонусе. Здесь, на центральной базе, это несложно: прорвется разве что полк, меньше не выйдет. Но дальше в Зоне, в ракетных городках – Целле, Эшеде, Хахенбурге, – там нас могут повыловить по одному, сначала кампания на изнурение, затем скоординированный налет… и останется удушить только эту осажденную метрополию…

Может, это и театр, но, кажется, они больше не Союзники… конечно, история, которую они себе наизобретали, понуждает нас рефлекторно

ожидать «послевоенного соперничества», а в действительности они, возможно, входят в один гигантский картель, и победители, и побежденные, в полюбовном соглашении делиться тем, чем осталось делиться… И все ж Энциан стравливает их друг с другом, бранчливых этих падальщиков… на вид

неподдельно вполне… Клёви сейчас, наверное, уже стакнулся с русскими, да еще с «Генеральной электрикой» – на днях сбросив его с поезда, мы выиграли – сколько? день-другой, а с толком ли мы распорядились временем?

К этому все и свелось – день за днем вяжешь и распускаешь, мелкие успехи, мелкие поражения. Тысячи деталей, и в каждой – возможность роковой ошибки. Энциан предпочел бы отдалиться от процесса – видеть, к чему дело идет, в реальном времени, на каждой развилке тропы решения знать, что верно, а что нет. Но это их время, их пространство, и он по-прежнему наивно ожидает результатов, на какие белый континуум бросил надеяться много веков назад. Детали – клапаны, особые инструменты – существующие, а может, и нет, – зависти и заговоры Эрдшвайнхёле, утерянные руководства по эксплуатации, техники в бегах от Востока и Запада, нехватка пайков, больные дети – вихрятся туманом, у каждой частицы – свой комплект сил и векторов… он не справляется с ними одновременно, если чересчур сфокусируется на одной – рискует потерять остальные… Но не только в деталях загвоздка. Странно: в минуты грез или честного отчаяния мнится ему, будто он произносит реплики, предуготовленные где-то далеко (не далеко в пространстве, но на далеких уровнях власти), и что решения его – не его решения вовсе, но ужимки актера, играющего вождя. Ему грезилось, будто он запутался в безжалостном свершении того, от чего не проснуться… нередко он на борту корабля посреди широкой реки – предводитель восстания, обреченного на провал. Из политических соображений восстанию дозволено чуть-чуть продлиться. На Энциана идет охота, дни его изобилуют бегствами в последнюю минуту, и они восхищают его, они физически так красивы… а какой Заговор! в нем суровое, мощное великолепие, музыка, симфония Севера, арктического плавания за мысы очень зеленого льда, к подножьям айсбергов, на коленях в хватке невероятной этой музыки, омытой морями синее синего, бесконечный Север, беспредельная страна, заселенная людьми, чья древняя культура и история отгорожены от остального мира великим безмолвием… названия полуостровов и морей их, долгих и полноводных рек в умеренном мире неведомы… это плаванье – дорога назад: он состарился в своем имени, сам написал всеохватную музыку плавания – так давно, что начисто позабыл… но теперь она вновь находит его…

– Неприятности в Гамбурге… – Андреас судорожно пишет, приподняв один чпок пропотевший наушник, чтоб оказаться на обоих концах линии. – Вроде опять перемещенные. Плохой сигнал. Глохнет и глохнет…