Радуга тяготения

Побегать за всеми этими бумажками Чичерину пришлось дай боже. Для начала – лишь обмолвка-другая в документах Адмиралтейства. Однако то была эпоха Феодоры Александровны – этой, в лайковом исподнем, – и с доступом у Чичерина все было чуточку получше, чем сейчас. Кроме того, в действие вступил Рапалльский договор, поэтому в Берлин открылось сколько угодно ходов. Эта чудна́я бумаженция… в миг тошнотворнейшего самовозвеличивания ему предельно ясно, ка́к у его однофамильца и убитого еврея вышло учинить такой затейливый театр в Рапалло – с единственной истинной целью довести до сведения Вацлава Чичерина существование Энциана… гарнизонная жизнь на востоке, как и некие наркотики, такое проявляет до изумления наглядно…

Но увы, неотвязность эта, похоже, его погубила. Досье, которое Чичерин собрал на Энциана (ему даже удалось ознакомиться с тем, что́ советская разведка собрала на тогда еще лейтенанта Вайссманна и его политические приключения на Зюдвесте), неким рьяным аппаратчиком было скопировано и размещено в чичеринском

же досье. И так вышло, что не миновало и месяца-двух, как некто равно анонимный выписал приказ о командировании Чичерина в Баку, и Чичерин мрачно отправился на первый пленум ВЦК НТА (Всесоюзный центральный комитет нового тюркского алфавита), где его шустро приписали к Комиссии Ƣ.

Ƣ – похоже, некое G, звонкий увулярный взрывной. Разницу между ним и обычным G Чичерин так и не научится распознавать. Как начнешь разбираться, так и выясняется, что все Назначения на Чекалдыкнутые Буквы достаются недотепам вроде него. Шацк, пресловутый ленинградский назальный фетишист, который на партийные съезды ходит с черным атласным платком и да, уже далеко не раз не мог удержаться, протягивал руку и гладил по носу могущественных чиновников, тоже тут – сослан в Комиссию Θ, где постоянно забывает, что в НТА Θ – это Œ, а не русский Ф, тем самым препятствуя процессу и сея смятение на всяком рабочем заседании. Занят он по большей части тем, что хлопочет о собственном переводе в Комиссию Ņ: «Или, на самом деле, – подбирается ближе, сопит, – сгодится простой N или даже М…» Пылкий и неуравновешенный прикольщик Радничный развел Комиссию Ə, где Ə – нейтральный гласный «шва», сиречь эдакое вялое «эх», – и там приступил к мегаломанскому прожекту заменить все произносимые гласные в Средней Азии – а почему, собственно, только их, можно ведь и согласный-другой заодно – на эти самые «эхи»… ничего удивительного, если брать в расчет его послужной список из персонаций и фиктивных резолюций, а также блистательный, но обреченный заговор влепить Сталину в лицо виноградным тортиком: в заговоре этом он был замешан ровно настолько, чтобы заслужить лишь ссылку в Баку, а не что похуже.

Естественно, Чичерина тянет к этой компашке неисправимых. Совсем немного погодя как оно складывается: то Радничный предлагает проникнуть на нефтепромыслы и переодеть буровую вышку гигантским пенисом, то ныкаешься в арабских кварталах города вместе с печально известным украинским торчком Бугногорковым из Комиссии глоттального К (обычный К изображается здесь Q, а С произносится с каким-то чоканьем), ждешь сбытчика с гашишем, то отбиваешь назальные подкаты Шацка. Чичерину мстится, что на самом деле он в Москве, заперт в какой-то военный дурдом, а это пленарное заседание – всего лишь глюк. Кажется, тут у всех с головой не в порядке.

Больше прочего огорчает, что он как-то втянулся в борьбу за власть с неким Игорем Бульбадяном – парторгом престижной Комиссии G. Бульбадян фанатично пытается отнять Ƣ у Комиссии Чичерина и заменить их все на G, вбивая клин из заимствованных слов. В залитой солнцем душной столовой эти двое фыркают друг на друга над подносами с запеканкой и шечаманды.