Радуга тяготения

Чу Пян тоже их созерцает: вот пришли, потаращились и ушли. Фигуры из грез. Они развлекают его. Они от опия: если что-либо другое, не приходят. Гашиш он старается тут не курить – ну разве только из вежливости. Этот комковатый туркестанский фантазмаген сойдет для русского, киргиза и на прочий варварский вкус, а Чу подавай лишь маковые слезки. Грезы получше, не так геометричны, не так склонны обращать все – воздух, небо – в персидские ковры. Чу предпочитает ситуации, странствия, комедию. А обнаружить те же аппетиты в Чичерине, этом коренастом латиноглазом засланце из Москвы, этом советском содержанте – да тут любой через швабру перецепится так, что мыльная вода зашипит по полу и ведро гонгом блямкнет от изумления. От восторга!

Совсем немного погодя два жалких правонарушителя украдкой выползают на окраины встречаться. Местное общество скандализовано. Из неких глубин мерзостного тряпья и лохмотьев, болтающихся на нездоровом желтом теле, Чу извлекает отвратительный черный ком гадко смердящего вещества, завернутый в обрывок «Enbekši Qazaq»[186] за 17 августа прошлого года. Чичерин приносит трубку – будучи с Запада, он отвечает за техническую сторону дела, – противное обугленное орудие с красно-желтыми повторами по британию, купленное с рук за горсть

копеек в бухарском Квартале прокаженных и, да, к тому времени уже славно обкатанное. Безрассудный капитан Чичерин. Два дурцефала присаживаются на корточки за обломком стены, разваленной и скособоченной последним землетрясением. Мимо то и дело проезжают верховые, одни примечают парочку, другие нет, но все это – в молчаньи. Над головой в небеса толпой высыпали звезды. До самых глубин страны сдувает травы, и волны их протекают медленно, как овцы. Ветерок легкий, приносит последний дым дня, ароматы стад и жасмина, стоячей воды, оседающей пыли… ветер, которого Чичерин никогда и не вспомнит. Как не связывает он сейчас эту сырую кашу сорока алкалоидов с ограненными, отполированными и фольгированными молекулами, какие некогда одну за другой показывал ему торговец Вимпе и рассказывал их истории…

– Онейрин и метонейрин. Об этих вариациях в «Журнале АХО»[187] сообщил Ласло Ябоп в позапрошлом году. Ябопа снова одолжили – на сей раз как химика – американцам, чей Национальный научно-исследовательский совет запустил массивную программу исследований молекулы морфия и ее возможностей, – Десятилетний План, как ни странно, совпадающий с классическим исследованием макромолекул Карозерса из «Дюпона», Великого Синтезиста. Связь? Ну разумеется она есть. Но мы о ней не говорим. ННИС каждый день синтезирует новые молекулы, и большинство – из кусков молекулы морфия. «Дюпон» нанизывает такие группы, например, амиды, в длинные цепочки. Обе программы, похоже, дополняют друг друга, не так ли? Американский порок модульного повторения сочетается с тем, что, пожалуй, и есть наша основная цель: отыскать вещество, способное устранить сильную боль и не вызвать привыкания… Результаты пока не обнадеживают. Мы, судя по всему, столкнулись с дилеммой, встроенной в саму Природу, – вроде ситуации Гейзенберга. Обезболивание и привыкание почти совсем параллельны. Чем больше боли убирает аналгезия, тем больше мы этой аналгезии желаем. Похоже, одного свойства без другого нам не добиться – как субъядерщику не определить положения частицы без неопределенности касаемо ее скорости…

– Это и я бы вам сказал. Но зачем…

– Зачем. Дорогой мой капитан. Зачем?

– Деньги, Вимпе. Вываливать деньги в сортир ради такого безнадежного поиска…

Откровенно, эдак по-мужски коснуться пристегнутого погона. Пожилая улыбка, исполненная Weltschmerz[188]

.

– Уступка за уступку, Чичерин, – шепчет торговец. – Вопрос в уравновешивании приоритетов. Исследователи довольно дешевы, и даже какому-нибудь «ИГ» дозволено помечтать, понадеяться без особой надежды… Подумайте, что значит отыскать такое средство – упразднить боль рационально, без дополнительной стоимости привыкания. Без прибавочной стоимости – все-таки у Маркса и Энгельса об этом что-то есть, – успокоить клиента. – Такой спрос, как «привыкание», не имеющий ничего общего с истинной болью, с истинными экономическими потребностями, не связанный с производством или трудом… таких неизвестных лучше меньше, чем больше. Мы умеем изготовлять истинную боль. Войны, само собой… заводские станки, промышленные аварии, автомобили со встроенной аварийностью, яды в пище, воде, даже в воздухе – все это величины, непосредственно увязанные с экономикой. Мы их знаем и умеем контролировать. Но «привыкание»? Что нам о нем известно? Туман и призраки. Любым двум экспертам ни за что не договориться о самом определении. «Компульсия»? А кто не компульсивен? «Переносимость»? «Зависимость»? Что это значит? У нас только тысяча смутных академических теорий. Рациональная экономика не может зависеть от психологических капризов. Мы не могли планировать…

Что за предчувствие забилось в правом колене Чичерина? Что за прямое преобразование боли в золото?